Я хорошо понимал, что это, возможно, будет наш последний разговор. Что ж, пускай последний.
Но он принял все совершенно не так, как я ожидал.
Он сидел молча, с сосредоточенным взглядом, и на него больно было смотреть — так ясно было, что ему скверно. Потом он сказал хриплым, сдавленным, своим задыхающимся голосом и не глядя на меня:
— Тому, кто знает, что он свинья, и вести себя надо по-свински.
Больше мы об этом не говорили. Не знаю, долго ли она еще к нему таскалась.
Я раздумывал над той фразой снова и снова. Годы шли, а она всплывала опять, в разных формах.
Раз я свинья, так и не мешайте мне быть свиньею….
Многим полнились эти годы.
Горячий бред юности. Тело, алчущее своего. И бедность. И одиночество. И убежденье, которое вколачивали, вбивали нам в головы, пели, проповедовали, бубнили: это грязь, это. свинство.
И иногда думалось — что ж, пусть свинство! Но это нужно. А она — да, она дурна собой, груба, разнузданна и общедоступна. И совершалось, то, что в самом деле было свинством.
Я думаю, Хансу Бергу приходилось тяжелей, чем многим из нас. Он был горячее многих, и у него все проявлялось сильней. Протест, борьба — и больнее было падение.
Раз это свинство — что ж, пускай. Но уж пускай настоящее свинство. Грубое, тошное, гадкое. Потому что, если уж идешь на такое, да еще хочешь такого, надо заодно вываляться в этом и стать таким.
— Вот черт! Ну и баба мне попалась! — сказал он однажды.
Потом я понял, что речь шла о той самой немолодой даме, но это было еще до того, как я ее увидел, и он не знал, что я ее увижу.
— Я обругал ее и сказал, что она паршивая потаскуха, а она в слезы. И снова заявляется. «Сделай меня своей потаскухой, — говорит. — Делай со мной все, что делаешь с потаскухами! Умоляю!» О! — И он поднял оба кулака к небу протестующе и бессильно. — О! Жизнь — это свинарник.
Это было ранней весной 1921 года — именно в ту весну он влюбился в одну девушку.
Иногда я думаю: что, если б мы жили в ином мире, в иной стране, в иное время — в такой стране и в такое время, где то, что естественно, называют естественным, красивое называют красивым, безобразное — безобразным и старшие не стараются изо всех сил забыть, что такое юность.
Мысль невозможная.
Был у Ханса Берга приятель, тоже приезжий, из какого-то горного местечка. Вид у него был такой, словно он только что вышел из горных недр. Город не оставлял на нем отметин. Он словно сложен был из гранита и старой скрюченной горной сосны, обтесанной топором.
Я познакомился с ним, и он пришелся мне по душе. От него веяло свежестью, он был умен, и кроме того, когда я с ним общался, я ощущал себя немыслимо светским.