— Что ты говоришь своим девочкам? — как-то спросил он у меня.
Мне самому нередко казалось, что разговаривать с девушкой комиссия нелегкая, и я не смог дать ему никакого рецепта.
— Ну, заранее не придумаешь, — сказал я.
— Да, — сказал он. — Но что же ты им все-таки говоришь?
Он, верно, собирался услышать целую тираду. Ему довольно легко давалось заучиванье наизусть.
В военном училище над ним потешались. Один раз ему сказали, что имеется такой русский сыр, называется он «Раскольников», и этот сыр «Раскольников» оказывает замечательное действие: съешь его, и успех у любой девушки обеспечен — и без разговоров. Несколько дней подряд он ходил по магазинам и спрашивал сыр «Раскольников».
Когда ему приходилось над чем-то думать, он корчил немыслимые гримасы. Он думал, конечно, что это ему поможет. Увы! Это не помогало.
Однажды он спорил о чем-то с Хансом Бергом. Ханс
Берг вышел, наконец, из себя и спросил достаточно грубо:
— Скажи-ка, а не трудно быть таким идиотом?
Я давным-давно потерял его из виду — никто из моих друзей не поддерживал с ним знакомства. И вот я узнаю, что он перешел к немцам.
Верно, все-таки трудно быть таким идиотом. Все, к кому он льнул, только терпели его.
Я уж думал, может быть, нацисты отнеслись к нему дружелюбно. А против дружелюбия он не смог устоять…
Ивер Теннфьерд был из совершенно другого теста. Вестландец, небольшой, темноволосый, прилежный, молчаливый, школьное светило. Его снедало честолюбие, он метил в генеральный штаб.
Но он был лишен обаяния. Возможно, потому отчасти, что был немыслимо скуп. Просто болезненно скуп. Он был ничуть не бедней всех нас, но, по-моему, дня не проходило без того, чтоб он не ухитрился сэкономить за счет других десять-двадцать эре. На трамвайных билетах, шнурках или когда надо было платить за кофе в одной из наших гнусных столовок. Он забывал деньги дома, или у него бывала слишком крупная купюра, которую не хотелось менять. Он обещал отдать деньги завтра.
Он любил порядок. Я думаю, свои деньги он клал в копилку.
Он отказывал себе в еде и несколько раз из-за этого сваливался больной.
Однажды он не без восторженного чувства рассказал об одной женщине из его родного местечка, которая всю зиму просидела за ткацким станком с голым задом. Жалела денег на юбку. Она простудилась и слегла.
Ивер Теннфьерд сказал: перегнула палку. Печку все же надо было топить.
С девушками он никогда не имел дела. Не то чтоб они не нравились Иверу Теннфьерду. Но дорого — меньше чем пирожным в кондитерской не обойдешься. Да и притом напрасная трата сил.