Он написал докторскую диссертацию. И она провалилась. Кажется, он пытался доказать, что Христофор Колумб был норвежец. А заодно и Магеллан. И все великие путешественники. Бог знает, не были ли они, все вместе взятые, родом из его местечка в Мере… И уж конечно, он утверждал, что оттуда произошли открыватели Гренландии и Винланда и оттуда были снаряжены величайшие походы викингов, охватившие всю Европу. Кажется, даже все европейские княжеские дома вели начало оттуда.
А тайную связь с Винландом его местечко поддерживало много столетий — через Ирландию и Фарреры, кажется, так. Впрочем, за точность не поручусь. О защите мне мимоходом рассказал один филолог, нашедший ее исключительно забавной. «Провалили начисто», — сказал он. Измышления. Бред сумасшедшего. Что-то в этом духе.
Тогда он решил покинуть Осло. Найти место оказалось не так-то легко. Слух о провале всегда расползается и не служит рекламой. Но он уехал, уехал подальше и затаился в глуши.
В последующие годы можно было встретить его имя в связи с борьбой вокруг языка. Перед самой войной очень много шумели насчет перестройки лансмола ближе к восточнонорвежским говорам. Об отмене форм на «і», распространении форм на «а», приближении к говору крупных районов и прочее в этом духе.
По-моему, кроме религиозных проблем, ничто не способно так остервенить норвежцев друг против друга, как проблемы языка. Если бы у нас действовали законы древней Исландии, многие пали бы в этой борьбе. У защитников лансмола и религиозных фанатиков есть одно общее — они решительно презирают все человечество, которому нет до них дела. Но они люто ненавидят тех, кто почти един с ними, но расходится в одном или двух каких-то пунктах — будь то непорочное зачатие, вечные муки либо окончание существительных на «і» или «а».
Сверре Харман хотел, чтобы существительные оканчивались на «і». Он участвовал в нескольких газетных потасовках по этому поводу. Он отстаивал окончания на «і» с такой страстью, что мне вспомнился его давнишний вопрос, могу ли я умереть за идею.
Его короткие заметки полыхали ненавистью. В них уже не чувствовалось смутной улыбки Святого Себастьяна, какое там! Он вел священную войну за святая святых — окончания родного местечка.
И вот я вновь повстречал его осенью сорокового года.
— О, ты в городе? — сказал я.
Да, он в городе.
Мы обменялись еще несколькими фразами, я их не помню. Потом я спросил, что он думает насчет сообщений из Лондона. Нежная улыбка великомученика стала чуть явственней. Он поглядел мне прямо в глаза, и на этот раз у меня не осталось сомнений, что смеется он надо мною.