Я глядел на нее и думал: что-то будет!
Вина и закуски заказывал Хейденрейх. Он разбирался в сладостях — скотина! — и стол посреди комнаты ломился от пирожных, круглых и плоских бутылок и бокалов разнообразной величины. Мы запаслись вином и сластями, и Хейденрейх — своим сёрланнским голосом, звучавшим к тому же несколько в нос, скомандовал:
— Разойдись!
Мне с моей дамой досталась кушетка в уголке. Мы ели пирожные и пили сладкий ликер. Ее рюмка пустела немыслимо быстро, и я то и дело должен был бегать к столу за бутылкой.
— Лучше оставим ее тут! — сказала она на третий раз. — Если кому нужно, пусть подходят сюда. Но, кажется, только мы из нее и пьем. Хейденрейх счел, что пора наступила.
— Что-то мне свет режет глаза! — сказал он. И спокойно выключил верхний свет. Потом подошел к окну и поднял шторы. В комнату падал неверный луч уличного фонаря. Хейденрейх выключил и настольные лампы и как ни в чем не бывало вернулся на свое место.
Никто из девушек не издал ни звука протеста. В просторной комнате было тихо. «Низкий подлец!» — думал я, сжимая в руке рюмку.
Потом я почувствовал руки на своей шее, теплое дыханье, рот, прижавшийся к моему рту, грудь — к моей груди, и глаза мои уперлись в два полуприкрытых глаза. Поцелуй, который — нет, не могу объяснить… Сейчас, через двадцать лет я его помню. Не знаю, было ли в комнате по-прежнему тихо — в ушах у меня шумело. Она снова сидела подле меня, спокойно стряхнула пепел с сигареты в свою рюмку, сказала:
— Так, хорошо! — и выпила все до дна. Потом глянула мне в глаза и сказала очень тихо: — Поцелуй меня!
Дальше не буду рассказывать. Мы сидели еще два часа, может быть, больше.
Я был взбудоражен, поглощен, оглушен — и испуган. Мои предки — все до единого пуритане-благочестивцы, хаугианцы[14] и бог знает еще кто — осуждающе смотрели на меня со своих холодных небес. Как смотрели на меня те, кто был со мной вместе в комнате, я узнал на другой день от Хейденрейха.
Девушки были глубоко задеты и оскорблены. Мужчины — тоже, потому что девушки только и делали, что глядели на нас. Меня они не очень осуждали, эти девушки, но безгранично возмущались ею, своей подружкой. «Подумать только! Ведь в первый раз его увидала!» — так выразилась одна из них.
Хейденрейх тоже был оскорблен в лучших чувствах. Вечер, который обошелся ему чуть ли не в пятьдесят крон, лично для него оказался совершенно пропащим.
— А пирожные! — ахал он. — Пирожные по семь пятьдесят! — и с преувеличенным отчаянием всплескивал руками.
— А ликер! — причитал он, и тут отчаяние его было неподдельное. — Неужели нельзя вести себя тактичнее, когда тебя приглашают в гости! Но она-то, она-то, бывалая штучка оказалась! Да, тебе досталась прожженная бестия, детка!