Поверившие в августейшество Ахматовой считают, что имеют патент на духовное превосходство над всеми другими. Духовно они богаче других — и существование более трезвых и скептических сограждан создает угрозу их капиталу, который они намереваются завещать своим детям.
* * *
И вдруг посреди разговора она сказала: «Хотите, я вам стихи почитаю?» И мой чуть не вскрик. (Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 27.) Да, полагалось вот так.
* * *
Или так: Мы, прослушав чтение («научной» статьи, нового слова в пушкинистике), хором завопили, что это надо печатать.
Заметив наши умоляющие взгляды, подарила снимок, на обороте дата и ее «А», пересеченное летучим росчерком.
Р. Орлова. Л. Копелев. Мы жили в Москве. Стр. 292
* * *
Время, проведенное в Боткинской больнице, она назвала своими «100 днями» <…> Наполеоновские ассоциации вообще сопровождали ее весь этот год — в сто пятидесятую годовщину национального поражения Франции она въехала в нее из страны-победительницы. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 272.) Таких тщательно выверенных совпадений — и, к сожалению (ахматовскому, нам все равно), только совпадений — каждый может подобрать и к собственному почти каждому дню. Откройте календарь да отмечайте знамения.
Для сопровождения по целому — предсмертному — году двух ассоциаций вроде маловато. Но у Ахматовой все значительно: два раза наполеоновские приметы встретились в календарном году — все, полагалось и ей завоевание мира.
Поэтесса, которая свою жизнь меряет по Наполеону. С чего бы это? Наполеон — это юношеские ассоциации. После прожитой жизни от обаяния наполеоновских планов остается немногое: эффектные фразы, не снящиеся трупы по заснеженным полям, белые лосины, безделица-корона и совершенно настоящий трон, священный трепет и благоговение подданных, все говорят по-французски. Что из этого сохранило свою ценность для расплывшейся старухи? Без увлечения Наполеоном и стихами Ахматовой не пройдет ни одна юность — из тех, кто доверится шаблонам.
* * *
Декабрь 1962 года. А.А. полна неясных предчувствий. «Я боюсь, что теперь я снова буду эпицентром землетрясения».
* * *
Очевидно, Берлин — или кто-то, кто был с лету понят как действующий с подачи Берлина — предложил перевести на какой-то язык что-то из Ахматовой.
А, тебе еще мало по-русски,
И ты хочешь на всех языках
Знать, как круты подъемы и спуски
И почем у нас совесть и страх.
Мысль, которую должно было быть совестно записывать в рифму. Обыкновенная житейская, чуть хвастливая патетика. Но приятно.