Но не настолько.
И ходит он, если потребуется, все так же бесшумно в этих своих, тоже неизменных и летом и зимой, легких белых кроссовках.
Я, по крайней мере, его не услыхал, пока он меня не окликнул.
И ведь при этом я не спал толком.
Так, подремывал.
А – надо же…
– Привет, – говорит, – что ли, Егор Арнольдович…
И – устраивается поудобнее на широком, чуть желтоватом от времени больничном подоконнике.
А у него там уже, гляжу, и пепельница, позаимствованная непосредственно с моей тумбочки, и все остальные дела.
Сигареты, зажигалка.
И когда только успел?
– И тебе, – кривлюсь, – не хворать, Глеб Егорыч. Или тебя лучше по-прежнему Али звать-величать?
– Да как тебе удобнее, – жмет он плечами, – так и зови. Лично мне, что так что эдак – фиолетово. Слова сами по себе, без того, что ты в них вкладываешь, – ничто, шелуха, форма без содержания.
Я негромко хмыкаю, вздыхаю, деланно-небрежно извиняюсь и валю в сортир типа умываться со сна.
Он благосклонно кивает и не торопясь прикуривает тонкую, щегольскую сигарету.
Разговор, судя по всему, предстоит совсем не простой.
Впрочем, с этим человеком любые, даже самые, казалось бы, простые вещи могут обретать какой-то не всегда ясный смысл: обычно странный и чаще всего немного пугающий. Я ему и в наши лучшие с ним времена особо в глаза не любил засматриваться.
Даже, честно говоря, не знаю, какого они у него цвета.
А ведь дружили некоторое время назад.
Точнее, – приятельствовали.
У таких, как он, с дружбой все… г-к-х-м… слишком консервативно, что ли.
У них друг – это, наверное, даже побольше, чем родственник.
А меня такое положение дел немного пугает.
И уж совершенно точно, – не устраивает.
С бездной – не играют.
С ней – не дружат.
Ее либо избегают, либо в нее падают.
Я раньше думал, что мне этой байды, по счастью, как-то удалось избежать.
А вот сейчас уже и не уверен.
Почему-то…
…Поплескал в лицо холодной водичкой, вытерся грубоватым больничным полотенцем, заодно и успокоился чуть-чуть.
А то очень уж не люблю, когда меня кто-то врасплох застает.
Особенно если этот кто-то – Али.
Вздохнул, выдохнул порезче, окончательно успокаиваясь.
Пора.
Вышел из туалета, прикурил не торопясь, сел на кровать, зевнул от всей души и довольно демонстративно потянулся.
Он – только хмыкнул.
Все правильно.
С ним в лобовую играть нельзя.
Он будет просто молчать и ждать.
Это тебе не добрый и простой, как трусы за тридцать копеек, доктор Викентий.
Тут – каждый шаг, как по минному полю.
Ненавижу…
– Как чувствуешь-то себя? – спрашивает наконец.
Типа сочувствие проявляет.
Ага.
Уже все поверили и прямо наперегонки побежали сдаваться на милость самозваному победителю.