— Она была необыкновенным человеком, необыкновенным во многих отношениях. У нее были такие живые глаза, всегда полные жизни… И очень честные. Она прекрасно умела слушать. А это чаще всего отличительная черта доброго человека. Я в этом уверен. Она любила улыбаться и других людей заставляла улыбаться, если удавалось. И она всегда повторяла: «Вот чаша грусти, а вот чаша радости. Какую выбираешь?» Сама она почти всегда выбирала чашу радости.
— Почти всегда? — переспросила Дженни.
— Почти всегда. Подумай об этом, Дженель. Ты же у меня умница. Она выбрала меня, так? Из всех умных и красивых парней, которых у нее было предостаточно, она выбрала вот эту физиономию, эту личность.
Дженель и Деймиен заулыбались. Потом Деймиен сказал:
— Это все потому, что тот, кто ее убил, теперь вернулся? Поэтому ты завел этот разговор о маме?
— Отчасти, Дей. Но я недавно узнал, что у меня осталось одно незаконченное дело, которое имело непосредственное отношение к ней. И к вам двоим. Вот поэтому я и завел этот разговор, понятно?
Деймиен и Дженель молча слушали, пока я говорил, а говорил я долго. В конце концов я умолк, задохнувшись от подступавших рыданий. Кажется, они впервые увидели, что я плачу о Марии.
— Я так ее любил, так любил вашу маму, словно она была частью меня самого. Я и сейчас, наверное, ее люблю. Люблю!
— Это из-за нас? — спросил Деймиен. — Это и наша вина, да?
— Что ты хочешь сказать? Я тебя не совсем понимаю.
— Мы тебе ее напоминаем, да? Мы напоминаем тебе о маме каждый день, каждое утро, когда ты нас видишь, ты вспоминаешь, что ее с нами нет. Так?
Я покачал головой:
— Может, в этом и есть какая-то доля правды. Но вы мне о ней напоминаете в хорошем смысле, в самом лучшем смысле. Можете мне поверить. Это очень хорошие воспоминания.
Они ждали продолжения разговора, не сводя с меня глаз, словно я мог внезапно убежать от них.
— В нашей жизни все время происходят изменения, — сказал я. — У нас теперь есть Эли. Нана стареет. Я снова стал принимать пациентов.
— Тебе это нравится? — спросил Деймиен. — Работать психологом?
— Нравится. Пока что.
— Пока что. Очень в твоем стиле, папочка, — заметила Дженни.
Я фыркнул, но не стал напрашиваться на комплименты. Не то чтобы мне не нравились комплименты, но всему свое время, а сейчас было не до них. Когда я читал автобиографию Билла Клинтона, я не мог отделаться от мысли, что, когда он признавался, что причинил боль жене и дочери, он еще и просил прощения — может быть, потому, что очень нуждался в любви. И может, именно отсюда проистекает его способность сопереживания и сочувствия.