Внизу разрешается носить свою одежду, и Стелла совершенно преобразилась. Я сказал об этом, как только увидел ее. На ней были темная юбка, элегантная кремовая блузка с высоким воротом, на груди красовалась симпатичная брошка. Движения ее стали более сдержанными, медлительными, спокойствие драматически усиливало обаяние ее красоты, в которой всегда было нечто величественное. Она тепло поблагодарила меня за перевод; ей было известно, что большинство пациенток проводят наверху гораздо больше времени. Я отмахнулся от ее благодарности.
– Я не видел смысла продолжать держать тебя наверху.
Стелла пристально смотрела на меня. Я пришел в палату, и она пригласила меня в свою комнату. Эта комната была больше той, что наверху, без решеток на двери и на окне. У койки лежал коврик, стояли стол, стул и шкаф для одежды. Такие комнаты дают старшекласснику в закрытых школах.
– Никаких фотографий? – спросил я. – Никаких безделушек, ничего личного?
– Нет, – спокойно ответила Стелла.
Я сидел на койке, она на стуле. Она заметила перемену в моем отношении к ней, дружелюбие, которого я не выказывал, пока она находилась наверху. Я оставил напористый, отстраненный, вопрошающий тон. Она чувствовала, что я снова стал доступен ей как друг, а не просто как врач, и не пыталась обратить эту новую приязнь в свою пользу, так как не решалась вести себя непосредственно.
– Хочешь поговорить о Чарли? – спросил я.
Это было трудно. Стелла молча посмотрела на меня. Я понял, что она уже осознает, как и почему погиб ее ребенок, но говорить об этом не может.
– Нет, Питер, – ответила она наконец. – Не хочу. Пока.
– Почему?
– Слишком мучительно.
Я кивнул.
– Ты много думаешь о нем?
Ироничный смешок.
– Разве я думаю о чем-то еще?
Я снова кивнул.
– Но скоро нам придется об этом поговорить. Я хочу дать тебе время.
– Знаю. Спасибо.
Я снова отмахнулся от ее благодарности и поднялся.
– Мне надо идти. Предстоит неприятная встреча с сотрудниками министерства труда. Я ведь теперь еще и администратор. Это доводит меня до безумия.
– Бедный Питер, – посочувствовала Стелла.
Стоя в дверях своей комнаты, она смотрела, как я иду к выходу – элегантный пожилой мужчина с папками под мышкой и бременем руководства на плечах. Ее участие меня тронуло. Она была моей пациенткой, но притом женщиной, и я не был слеп к ее женским достоинствам. В последние дни я не раз представлял ее в своем доме, где раньше она часто бывала, среди моей мебели, книг, картин. «О, ей самое место среди этой утонченной обстановки, там бы она чувствовала себя гораздо лучше, чем здесь», – думал я.