Мы старались развивать эту тему в каждой постановке. Вообще слово «гражданственность» было на первом месте в нашем лексиконе, кто-то подсчитал. На втором месте – слово «говно».
Позже, когда театр окреп и прославился, а не тогда, когда мы висели на волоске – закроют или нет, Ефремов мог, выпив на банкете, сказать какому-нибудь начальнику это второе слово, причем говорил страстно, искренне, глядя в глаза. Мы боялись, что его просто заберут, но ему это как-то сходило с рук. Наверное, потому что другие начальники с удовольствием слушали, как одного из них так назвали.
Олег Ефремов искренне верил в возможность появления новых руководителей, которые смогут победить бюрократию, и когда наталкивался на стену непонимания чиновников, осознавал всю безысходность и выпивал с горя…
Я уже писала, что Ефремов хотел, чтобы мы были одной семьей и даже женились внутри коллектива. В молодых семьях стали появляться дети.
Первыми родителями стали Миллиоти и Фролов, затем – Табаков и Крылова. Однажды, когда мы уезжали на гастроли в Ленинград, опаздывающая Крылова бежала с ребенком по перрону и на ходу передала сынишку в вагон. Помню, Антон был завернут в желтое верблюжье одеяльце. Коляска и кроватка уже ехали в багажном вагоне. Сама Люся едва успела запрыгнуть в поезд.
Антон Табаков и Саня Фролов росли в круглосуточных яслях при ВТО.
В 1962 году Галина Волчек родила сына Дениса. Евстигнеев прыгал до потолка, и весь театр был счастлив. Воспитывала его няня Гали, Таня, которая относилась к нему как к родному внуку.
В 1963 году у меня родился сын Иван. Рожала я его в роддоме № 8, где родились и я, и моя мама. В моей палате лежали тринадцать женщин, огромная палата с высокими потолками – это старый роддом. Двенадцать женщин родили девочек, щекастых, по четыре килограмма, а мой – стандартный, 3 300. Девочек одели в розовые распашонки, а Ваню – в красную в белый горошек. Глаза он не открывал, а мне очень хотелось узнать, какого они цвета. Нянечка сказала: «Возьмите за нос и потеребите». Он открыл глаза и посмотрел на меня моими глазами. Никакие они были не голубые, а коричнево-зеленые, как у меня!
Когда ему был примерно месяц, я с ним установила очень доверительные отношения. Я научилась издавать какой-то очень точный звук «а-а», который он улавливал и радостно отвечал: «А-а!» Я потом пробовала повторить, но с чужими младенцами это не получалось.
Жили мы скромно, в одной комнате с мамой, в коммунальной квартире. Комната была перегорожена шкафом. Когда Ване исполнился всего месяц, Майя Гогулан, моя совершенная подруга, которая спасала меня и помогала выживать в любых ситуациях, пригласила нас с сыном пожить месяц в Монино, в квартире ее родителей (они тогда уехали в санаторий). С переездом возникла проблема – машины у нас, конечно, не было, но один из друзей Майи, архитектор Лёня Тазьба, вызвался нас перевезти. Поселок Монино со всех сторон окружал сосновый лес, и мы были счастливы.