– То верится, то не верится, – сказала Анна Андреевна и снова вздохнула.
Потом вдруг, одним движением руки, перенесла меня назад – в Фонтанный Дом, в тридцатые. Из шестидесятых в тридцатые, с Беговой на Фонтанку. Она порывисто схватила клочок бумаги, придвинула к себе пепельницу со спичками (обе, Мария Сергеевна и Ариша, курят), быстро вывела карандашом несколько слов и протянула клочок мне. Я обрадовалась: стихи? Но нет, новые стихи сейчас, в наше новое время, она уже читает вслух, под потолком, и не жжет. А эту бумажку приготовилась сжечь.
«Что вы слышали о Новочеркасске?» – написано округлым, забирающим вверх, почерком.
Я ответила на той же бумаге:
«Мало. Говорят, летом, когда повысили цены на мясо, там люди сожгли милицию, а потом были аресты».
Анна Андреевна зачеркнула слово «аресты» и написала: «трупы».
Потом поднесла к бумаге спичку и долго, молча, медленно поворачивала ее в огне, стряхивая пепел в пепельницу.
Мало? А откуда мы вообще что-нибудь можем знать? О Венгрии знали из газет ложь и между строками газетной лжи прочли правду. О Новочеркасске, городе нашей «Родной земли», не знали ровно ничего>329. Так, слухи. И мы еще корим иностранцев или эмигрантов, что они не понимают Россию!
11 ноября 62 Анна Андреевна снова у Ники. Когда я пришла, она лежала, укрытая пледом, но скоро поднялась и весь вечер была веселая, деятельная, щедрая… Во-первых, она прочитала мне свои воспоминания о Мандельштаме. (Они, к сожалению, беднее, чем ее память о нем.) Во-вторых, прочла мне набросок рецензии на книгу Тарковского[465]. В-третьих, попросила меня прочесть наизусть стихотворение «И вот, наперекор тому, / Что смерть глядит в глаза» и нашла, что запомненный мною вариант сильнее того, который запомнен ею[466]. В-четвертых, – ив главных! – показала мне те строфы, которые раньше заменялись в «Поэме» точками – показала их вписанными, наконец, ее рукой! Так как мой экземпляр был у меня с собою – я сию же минуту переписала их к себе: она позволила[467].
Да, «мы растили детей для плахи, для застенка и для тюрьмы», а теперь новые дети растут, видно, не для плахи, если эти строки можно повторять и записывать… А – печатать? Пока не увижу эти строфы напечатанными, до тех пор и не узнаю, для чего растут нынешние дети… Анна Андреевна ведь и не предложила их пока в «Новый мир», а «Новый мир» и без них уже колеблется, печатать ли «Поэму» вообще?
Поглядим.
В соседней комнате Ника стучала на машинке. Анна Андреевна объяснила мне, что с помощью Ники она составляет новую книгу: туда войдут стихи тридцатых годов и отрывки из «Реквиема».