Остальные дела тоже не веселят, но все меркнет перед страхом за жизнь М. М. и перед огромной жалостью к нему, так жестоко и несправедливо обиженному. Загублена человеческая жизнь, загублен большой своеобразный талант и это просто трагично!..» (См. «Случай Зощенко», с. 80.)
59 В свой дневник Корней Иванович вклеил мое письмо к нему из Ленинграда о том, как я побывала у Зощенко: «…он похож на Гоголя перед смертью. А при этом умен, тонок, великолепен.
Получил телеграмму от Каверина (с сообщением, что его «загрузят работой») и через два дня ждет В. А. к себе.
Говорит, что приедет – если приедет – осенью. А не теперь. Болен: целый месяц ничего не ел, не мог есть. Теперь учится есть.
Тебя очень, очень благодарит. Обещает прислать новое издание книги «За спичками».
Худ страшно, вроде Жени. «Мне на все уже наплевать, но я должен сам зарабатывать деньги, не могу привыкнуть к этому унижению "». (Там же, с. 80.)
60 …он не выдержал второго тура… – под словами «второй тур» Ахматова подразумевала травлю, которой подвергся Зощенко после своего ответа английским студентам (см. >58). Как катастрофу, которая доконала Зощенко, восприняли современники июньское собрание ленинградского Союза Писателей, где Михаил Михайлович не только выслушал грубые нападки, но имел смелость и ответить на них. Сохранилось немало воспоминаний об этом собрании, устных и письменных. Суть крамольного ответа М. Зощенко сводилась к тому, что о литературных трудах своих судить он не волен, но никто не смеет от него требовать, чтобы он признал себя негодяем.
«В президиуме Кочетов и другие члены правления, а также вызванный на подмогу К. М. Симонов. Докладчик – профессиональный литубийца В. П. Друзин, – вспоминает Ирина Кичанова-Лифшиц. – Он клеймит Зощенко – как он посмел не согласиться с постановлением ЦК! М. М. выходит на трибуну, маленький, сухонький, прямой, изжелта-бледный. «Чего вы от меня хотите? чтобы я сказал, что я согласен с тем, что я подонок, хулиган, трус? А я русский офицер, награжден георгиевскими крестами. Моя литературная жизнь окончена. Дайте мне спокойно умереть». Сошел с трибуны, направился к выходу. Все смотрели в пол. В двух концах зала раздались аплодисменты: аплодировали я и Меттер… Встал Симонов: «Тут товарищ Зощенко бьет на жалость»». (См. в кн.: Ирина Кичанова-Лифшиц. Прости меня за то, что я живу. New York: Chalidze Publcations, 1982, с. 83–84.)
О том же собрании вспоминает и А. Я. Гинзбург в книге «Человек за письменным столом» (А.: Сов. писатель, 1989):
«Вот подлинная структура события, его костяк: абсолютная сила сочла нужным применить к такому-то первые попавшиеся – из своего словарного запаса – слова, пригодные в качестве сигналов уничтожения. По заведенному ритуалу такой-то должен был выслушать и покаяться. И тогда непогрешимая сила, которая объявила его подонком и изменником, быть может, объявит его человеком, признавшим свои ошибки. Всем участникам этой опасной игры известны ее правила, и они бешеным раздражением встречают любую попытку разбудить значение попутно употребляемых слов. Для них это бестактность и глупость – по меньшей мере» (с. 210).