— Отец!
Альрем поднял голову, взглянув прямо в глаза сыну.
— Ты должен знать правду. Ты имеешь на это такое же право, как и все остальные.
— То есть, все то, о чем ты только что говорил, на самом деле… — он не мог поверить, что отец мог лгать, рассказывая столь ужасные вещи. И зачем? Чтобы напугать? Но разве мертвец боится смерти?
— Аль-ми, — он смотрел на сына с виной и печалью. Даже в этот миг, уже приняв решение, он медлил, не в силах сделать последний шаг. Но ничего другого ему не оставалось. — Аль-ми, ты проболел шесть месяцев.
— Что?! — юноша чуть не рассмеялся, услышав такое. Слишком уж невозможным это ему показалось. Неправдоподобно, невероятно невозможным.
— Первый месяц, — продолжал старый царь, — все время метался в бреду. Лекари связали тебя, чтобы ты не поранил себя. Потом затих. Словно заснул. Слуги тебя кое-как кормили, поили. А ты все не просыпался. Я уж начал думать, что… — вздохнув, он качнул головой, — что это и к лучшему. Пока спишь, ничего не знаешь, не чувствуешь. Ни о чем меня не спрашиваешь.
— Мне казалось, я просыпался…
— Да. Где-то с месяц назад. Но лишь на пару минут. Вскочил с постели, ринулся куда-то, словно безумец… И вновь заснул.
— Месяц? — ему-то казалось, что это было лишь несколько часов назад. А затем, кое-как смирившись с тем, что хотя бы объясняло, как не только успели зажить раны, но и шрамы зарубцеваться и побледнеть, он вдруг понял… — Подожди, подожди, но если так, сейчас, — он замолчал, задумался, начал загибать пальцы, считая, чтобы уж наверняка, — конец апреля? — осторожно спросил он, недоверчиво глядя на отца.
— Май уже, — тяжело вздохнул тот. — Май-то май, да только на календаре, — потерянно продолжал он. — А на дворе — все та же январская стужа, — он ушел к стене, опустился на кресло и замер, откинувшись на спинку — опустошенный и отрешенный. — Ступай. Мне нужно побыть одному.
Аль кивнул. Ему самому хотелось поскорее покинуть стены дворца, казавшиеся ему темницей, в которой, во власти кошмарного безумия, томилась душа. Юноша думал, что, стоит ему сделать это, и все то, что мучило, обернется блеклой тенью, которая в мгновение ока раствориться в свете яркого полуденного солнца.
И мир окажется светел.
Конечно же, в нем будут какие-то свои сиюминутные проблемы и заботы, но среди них не будет ни одной неразрешимой, способной стать последней.
Оставив за спиной залу с сидевшим в ней неподвижно, как каменное изваяние, отцом, он пошел по лабиринту длинных галерей и коридоров — холодных больше обычного и непривычно пустынных. Словно и на самом деле дворец, облюбованный призраками и покинутый живыми, превратился в огромный могильник.