— Зачем вы мне это рассказываете? Я знаю, про мастеров всегда выдумывали невесть что.
— Потому что Захаровы и другие преступные кланы занимаются тем же самым. Их люди в больших городах прочесывают автобусные вокзалы в поисках сбежавших из дома детей, предлагают им приют и работу. Очень скоро ловушка захлопывается: несчастные оказываются в долгу у своих «покровителей», становятся ничем не лучше проституток или тюремных заключенных. Как в той византийской башне.
— У нас сейчас живет мальчик, — вмешивается Даника, — Крис. Его родители выгнали из дома.
Светловолосый мальчишка на лестнице. Миссис Вассерман укоризненно смотрит на дочь.
— Это личное дело Криса.
— Мне пора. — Я поднимаюсь с оттоманки. Чувствую себя не в своей тарелке, пора заканчивать эти разговоры.
— Я помогу, когда ты будешь готов. Ты мог бы выручить многих детей из неприступной башни.
— Я не тот, за кого вы меня принимаете. Не мастер.
— А это необязательно. Тебе многое известно, Кассель, ты мог бы помочь таким, как Крис.
— Я его провожу, — говорит Даника.
Быстро иду по коридору. Нужно выбираться из этого дома. Дышать трудно. Прощаюсь с Даникой и неразборчиво мямлю у дверей:
— Ладно, спасибо. Завтра увидимся.
Вхожу. В квартире вкусно пахнет чесноком и тушеной бараниной. Дед требовал по телефону, чтобы я поторопился, а сам дрыхнет в кресле у телевизора. Бокал почти выскользнул из левой руки и опасно накренился — вино вот-вот прольется ему на грудь. Из телика вещает какой-то святоша-фундаменталист: мол, мастера должны добровольно пройти проверку и тогда люди снимут перчатки и возьмутся за руки в едином порыве. Все мы якобы грешники, сила — слишком большой соблазн, и если мастеров не контролировать, они обязательно поддадутся искушению.
Доля истины в его словах есть, только вот «возьмемся за руки без перчаток» очень уж дико звучит.
С кухни доносится звон тарелок, появляется Филип. Вздрагиваю. Настоящее сумасшествие, вижу его словно двойным зрением: брат и человек, ворующий воспоминания у меня и Баррона.
— Ты припозднился.
— А по какому поводу праздник? Смотрю, Маура расстаралась.
Входит Баррон с двумя стаканами красного вина. Похудел, глаза воспаленные, от аккуратной стрижки ничего не осталось, спутанные волосы снова вьются.
— Она не в себе. Говорит, никогда раньше не устраивала семейных ужинов. Филип, пойди потолкуй с женой.
Мне бы его пожалеть: совсем с катушек съехал, пишет сам себе записки. Но я не могу — слишком хорошо помню маленькую стальную клетку с клочками вонючей газеты. Наверное, Лила кричала и мяукала, а он только включал музыку погромче.