Открываю глаза. Черепица холодит босые ноги. Опускаю взгляд, и тут же начинает кружиться голова. Судорожно вдыхаю морозный воздух.
В небе мерцают звезды, а внизу посреди квадратного дворика возвышается бронзовый памятник полковнику Уоллингфорду. До меня постепенно доходит, где я, — на крыше общежития Смит-холл.
Как я сюда попал? По лестнице поднялся? Ничего не помню. Как вообще сюда попадают? Паршиво — ведь надо как-то спускаться, и хорошо бы не угробиться по пути.
Меня трясет. Усилием воли заставляю себя не двигаться. Дышать медленнее. Вцепиться в шифер пальцами ног.
В абсолютной полуночной тишине моя возня, каждый вздох порождает эхо. Над головой темнеют ветви деревьев. От шороха листьев испуганно вздрагиваю и на чем-то поскальзываюсь. Оказывается, здесь мох растет.
Пытаюсь удержать равновесие, но ноги не слушаются.
Изо всех сил хватаюсь за воздух и падаю ничком на холодную черепицу. В ладонь врезается острый край медного водостока, но боли почти нет. Суматошно нашариваю ногами опору — крошечный пластиковый треугольник, такие ставят на крышах, чтобы снег не падал вниз целыми сугробами. Вроде больше не сползаю — смеюсь от облегчения. Но наверх точно не залезть — слишком уж сильно меня трясет.
Холод сковывает пальцы. От прилива адреналина гудит в голове.
— Помогите, — чуть слышно шепчу я и прикусываю щеку, пытаясь подавить клокочущий в горле истерический смех.
Никаких криков о помощи. Нельзя никого звать, иначе грош цена всем моим попыткам казаться нормальным, а я так тщательно над этим работал. Только дети ходят во сне, не нормальные люди, нет, — слишком уж нелепо, слишком странно.
В темноте видно не очень хорошо, но здесь должны быть еще такие штуковины — для снега, хотя на мой вес они явно не рассчитаны. Если бы подобраться поближе к окну, попробовать в него влезть.
Медленно-медленно тянусь ногой к ближайшему пластиковому треугольничку, извиваюсь червяком. Неровная, местами сколотая черепица обдирает голый живот. Первая зацепка, еще одна — чуть пониже, потом вбок, и я у края. Вот и все. Лезть больше некуда — окна слишком далеко. Тяжело дышу. Ладно, будет стыдно, конечно, но от этого еще никто не умирал.
Несколько раз глубоко вдыхаю ледяной воздух и кричу:
— Эй! Эгей! Помогите!
Мой голос уносит ночь. Где-то на шоссе приглушенно гудят машины. В окнах подо мной никто ничего не слышит.
— ЭГЕЙ! — теперь уже ору что есть мочи. Даже в горле запершило. — Помогите!
В комнате внизу загорается свет, двигаются чьи-то руки, открывается окно, заспанный голос спрашивает:
