— Где сейчас родители?
— С коронером и с Беллой Мой. Недовольны, что тело им сразу не выдали, вопрос будет решать коронер.
— Что за люди? — спросил Грейс.
— Отец нормальный, довольно чувствительный, потрясен до глубины души. Мать — отрава. Но ведь она опознавала покойного сына, правда? Не тот момент, чтобы о ком-то судить. Кто знает? Только она точно ходит в штанах, и я бы назвал ее Царицей Ада.
Грейс ехал к западу по шоссе А27. Слева кампус Брайтонского университета. Он свернул к Фолмеру, миновав корпуса, где учился погибший парень, и впечатляющий строящийся стадион «Америкэн экспресс», который нравится ему все больше по мере обретения формы, хотя он не поклонник американского футбола.
— Насчет заметки Спинеллы о вознаграждении… Ты видишь что-нибудь нехорошее в предложении денег за информацию, которая позволит установить личность водителя, а не задержать и отдать под суд? — спросил он.
Вопрос был встречен молчанием, и Рой понял, что связь прервалась. Дотянулся до радиотелефона и перезвонил. Повторил вопрос ответившему Гленну, упомянув об опасениях помощника главного констебля.
— Что он имеет в виду под потенциальной опасностью? — уточнил сержант.
— Не знаю, — честно признался Грейс. — По-моему, очень многие нервничают при упоминании мафии. На начальство давят, требуют избавить Брайтон от исторического имиджа курорта, где кишмя кишат преступники, поэтому, как я догадываюсь, хотят максимально притушить связи с мафией.
— Я думал, нью-йоркская мафия ослабла раз в десять.
— Не такая могущественная, как раньше, но по-прежнему в игре. Надо быстро найти белый фургон и взять водителя под арест. Это остудит горячие головы.
— То есть арестовать для обеспечения безопасности, босс?
— Ты просмотрел столько фильмов про мафию, — напомнил Грейс. — Дай волю воображению.
— Сто кусков, — проговорил Гленн Брэнсон, подражая герою «Крестного отца», как бы набив рот камешками. — Похоже на предложение, от которого никто не сможет отказаться?
— Закрой варежку, — не слишком любезно ответил Грейс, хоть в душе понимал, что сержант, скорее всего, прав.
Лу Ревир не любит, когда жена напивается, а в последние годы, когда трое детей выросли и разъехались, Фернанда крепко прикладывается к бутылке почти каждый вечер. Для нее стало нормой пьяно шататься по дому после восьми.
Напившись, она становится еще сварливее, начинает винить Лу во всем, что взбредает ей в голову, во всем, что ее не устраивает. То ругает за слишком высоко укрепленный на стене телевизор, из-за чего приходится больно вытягивать шею, то за разбросанный по полу костюм для гольфа, но чаще всего за то, что младший сын Тони, в котором она души не чает, уехал жить в Англию с каким-то куском дерьма.