— Простите, не припоминаю.
— Хорошо. Идите.
Ватагин-то помнил. Он хорошо помнил, как в Иркутске их загнали на запасный путь рядом со взорванным мостом. Там и зазимовали шестьдесят котельщиков с семьями. И осталась навсегда зарубкой в душе та последняя ночь, когда уходили пьяные каппелевские арьергарды, и тех, кого застигли в теплушках, вывели на высокий берег и расстреляли. В ту ночь убили отца Ватагина и старшего брата. Тогда Ватагин вступил в партию, стал коммунистом.
Через полчаса, подходя к своей машине, Ватагин постарался не заметить кулечек соли в руках Ордынцева. Молча уселся. Шустов давно таким не видел полковника.
— Покажи-ка альбом господину Ордынцеву…
Он, можно сказать, даже и не глядел на то, как дрожащими руками старик листал альбом, разглядывал свою стародавнюю ярославскую молодость, круг родной семьи, забытые лица знакомых архиереев, прокуроров, полицмейстеров. Когда же дошло дело до балканского мужчины в семи его вариантах, полковник только кратко осведомился:
— Леонтович?
— Ничего общего, — ответил Ордынцев.
— А этот?
— Ничего похожего.
— А этот?
— Вы мне показываете одного и того же, но это не Леонтович. Я не знаю такого человека.
— Что же ты, езжай, — заметил Ватагин совершенно остолбеневшему Шустову.
И пока тот отбирал у старого инвалида плюшевый альбом, полковник добавил шутливо:
— Вот что: закрой свою контору частного сыска. Или мне придется переменить адъютанта.
— Есть закрыть контору! — звонко отозвался Славка.
Из каменной щели восточного переулка, едва не сбив вывеску брадобрея, Шустов круто вывернул машину на Софийское шоссе.
— Что, огорчился? — спросил полковник, когда уже миновали зеленые улочки Казанлыка.
Шустов промолчал.
— Кстати, ты спрашивал давеча, как это майор Котелков не понял, кто там был главный двигатель истории: посол или граф Пальффи? Боюсь, что и ты и майор Котелков кое-чего поважнее не понимаете: что самый главный там был тот старый болгарин, который с семьей своей, с детьми, ночью вышел и разобрал ограду своего виноградника, завалил путь фашистам камнями.
«Слушай! Слушай! Ралле, Ралле! Я Ринне! (Пауза). Пиджак готов! Распух одноглазый…»
— Чтоб ты лопнул! — злобно прошептал Бабин.
Шла ночь… Он снова принимал отзыв неизвестного собеседника и новую фразу: «Sechs Art…» «Шестой артиллерийский», что ли? Переговоры закончились. Он снял наушники, записал в журнал час и минуты приема, волну, кодированный текст. Шла ночь… Он потянулся так, что спина заныла, и кулаками потер воспаленные глаза.
Во дворе плескался Шустов — домывал машину. Слышно было, как адъютант сердито жалуется автотехнику: на генеральской машине пять новеньких камер, а у них с полковником Ватагиным позор, а не резина: латка на латке.