— Моя мать вышла замуж, когда ей было четырнадцать.
— Значит, когда Миранде исполнится пятнадцать, — сказал я.
— Тьфу ты! — Он сплюнул на землю. — Я дал тебе амулеты! Я, по доброте души своей, накормил твою дочь. Ты видишь, как много я знаю о дворце. Ты просишь меня о помощи-и вот твоя благодарность?
За одну секунду он так завелся, размахивая руками и покраснев, как свекла, что я едва мог его узнать. На нас стали обращать внимание. Я вспомнил матушкину поговорку: «Будешь часто кипятиться — быстро сваришься!» — и подумал, что за четыре года многое может случиться. Вся моя жизнь переменилась за четыре минуты, так зачем спорить понапрасну?
— Хорошо. Когда ей будет четырнадцать.
Томмазо рывком протянул мне руку. Я пожал ее.
— Только молчок.
Он пожал плечами.
— Как знаешь.
Юноша попытался было высвободить руку, но я крепко ее сжимал.
— Ты должен хорошо с ней обращаться. Если ты обидишь ее, я тебя убью.
— Я буду обращаться с ней, как с принцессой, — ответил он. — Пока она будет вести себя соответственно.
Тут нас позвали двое слуг, сказав, что Томмазо нужен на кухне, а я должен попробовать завтрак герцога.
— О чем вы разговаривали с Томмазо? — спросил слуга с подносом, пока мы поднимались по лестнице к покоям Федерико.
— Он рассказывал мне о дворце и о людях, которые в нем живут.
— А ты что ему рассказывал? — спросил другой.
— Ничего. Мне нечего рассказывать.
— Ну-ну, — многозначительно протянул первый.
Второй кивнул.
У меня похолодело в груди.
— А что?
— Niente. Ничего.
Мне хотелось задать еще пару вопросов, однако стражники уже повели нас через приемную Федерико к его спальне.
После того как нас обыскали на предмет оружия, мальчики-подавальщики постучали в дверь спальни герцога Федерико. Нам ответил его врач Пьеро. Низенький толстый еврей, Пьеро был лысым, если не считать нескольких волосинок на макушке. От него пахло жиром, который он смешивал с молотыми орехами и втирал в череп, чтобы сохранить оставшиеся волоски.
— Завтрак, мой повелитель! — рассмеялся Пьеро.
Он всегда смеялся после того, как говорил что-нибудь, независимо от того, было это смешно или нет.
— Жратва! — взревел герцог. — Я не срал три дня, а ты хочешь, чтобы я снова жрал?
У Пьеро задергалась правая щека. Кто-то сказал несколько слов более тихим и спокойным голосом. Что именно — я не разобрал.
— Несите его сюда! — вновь послышалось рычание герцога.
Мы вошли в спальню. Такой комнаты я в жизни не видал! Пол покрывали разноцветные ковры, на стенах висели гобелены с изображениями мужчин и женщин, занимающихся любовью. Посреди комнаты стояла кровать — такая большая, что на ней уместилась бы вся моя семья. Ее закрывал темно-красный бархатный балдахин, а на постели виднелись шелковые подушки и простыни, сиявшие в солнечных лучах. Кровать стояла на возвышении, и когда герцог сидел, как сейчас, он был вровень со стоявшими рядом с ним людьми. Тонкие всклокоченные волосы на голове у Федерико напоминали мокрую лапшу, глаза слезились, лицо опухло, а из-под ночной рубашки торчала густая шерсть. Он совсем не походил на герцога — скорее на торговца рыбой, с которым я встречался на рынке.