Федерико слушал серьезного седобородого мужчину по имени Чекки, своего поверенного и главного советника, который говорил:
— Я сказал ему, что, поскольку у вас был день рождения, вы решили, что конь — это подарок, а потому, если он потребует его назад, ваша дружба не пострадает.
— Хорошо, — буркнул Федерико. — Я проедусь на нем чуть позже. Бернардо!
Неряшливый субъект с растрепанными волосами и огромными, как капустные листья, ушами выплюнул в ладонь семечки фенхеля, подбежал к кровати и разложил перед герцогом карты.
— Ваша честь! Марс сейчас в огне, в то время как Меркурий и Сатурн холодны как лед. Но поскольку Марс…
— Это хорошо? — вопросил герцог, хлопнув по карте ладонью.
— Хорошо для войны, — протянул Бернардо. — А во всем остальном — лучше ничего не делать.
Герцог откинулся на подушки.
— Будь твоя воля, ты вообще заставил бы меня весь день проваляться в постели, да?
Бернардо нахмурился и сунул в рот горсть семечек фенхеля, словно это освобождало его от необходимости отвечать.
— Ваша честь! — сказал Пьеро, на цыпочках выйдя вперед. — Я думаю…
— Ты думаешь? — перебил его герцог. — Нет, ты не думаешь! Ты не умеешь думать. Оставьте меня! Вы все! Пошли вон!
— Тебя это не касается, — прошептал мне подавальщик. Он сунул мне в руки чашку и поспешил за остальными из спальни, оставив нас с герцогом Федерико наедине.
Поскольку ночью мы разговаривали в коридоре, я думал, что герцог узнал меня. Поэтому я поклонился и сказал:
— Доброе утро, ваша светлость. Надеюсь, вы хорошо почивали? Да благословит вас Господь!
Он уставился на меня так, словно видел впервые.
— Ты не разговаривать сюда пришел, а пробовать мою еду! Ты уже сделал это?
— Нет, я…
— Так чего же ты ждешь?
Я поднял крышку и увидел полную чашку дымящейся поленты, усыпанной изюмом. От нее поднялся пар, обжигая мне лицо. Ложка была только одна. Когда я поднял руку, герцог завопил: «Вымой их!» — и показал на кувшин с ручкой в виде обнаженной женщины.
Боже правый! До вчерашнего дня я мыл руки раз в месяц, а теперь мне приходилось мыть их дважды в день. Скоро я узнал, что Федерико так боялся отравиться, что требовал от всех чистоты и опрятности. Он переодевался несколько раз на дню, а если замечал хотя бы тень пятнышка на одежде, скатерти или занавеске, их немедленно отправляли в стирку. Я не понимал, какое отношение это имеет к ядам, но меня никто не спрашивал, а раз ему так хотелось, кто я такой, чтобы делать замечания?
Я налил в чашу воды и вымыл в ней руки. Краешком глаза я заметил, что герцог вылез из кровати и отдернул вышитую бисером занавеску. Приподняв ночную рубашку, он уселся на стул с ночным горшком внизу. Он кряхтел, стонал и пердел, как из пушки. Я вытащил из мешочка амулет и окунул косточку в кашу, чтобы посмотреть, не изменит ли она цвет. Но я не знал, как долго полагается ее там держать ;и должен ли я спросить позволения у герцога. А что, если он запретит? Он снова пукнул, да так, что все арабские духи не смогли бы заглушить эту вонь. Я по-прежнему держал амулет в каше.