Господин Петьо умолк, протянул письмо Виктору и обвел глазами стол.
— Подумаешь, собрание! — воскликнул Виктор. — Плевать я хотел!
— Вы не правы, — елейным голосом заметил хозяин. — Они вас так любезно приглашают, надо пойти.
— У меня другие дела найдутся.
— Так или иначе, в этом вопросе каждый из вас волен поступать, как ему вздумается, — сказал господин Петьо. — Во всяком случае, те, кто захочет, могут пойти… Я пораньше закрою кондитерскую.
— Ну, меня это и вовсе не интересует, — объявил Морис.
Жюльен промолчал. Не сказала ни слова и Колетта, но мальчик заметил, что она глядит на него.
— А вы, милая Клодина? — спросила госпожа Петьо. — Вы не получили приглашения?
Клодина сделала неопределенный жест, словно извиняясь.
— Вполне понятно, — вмешался господин Петьо. — Ведь она не продавщица. Она работает прислугой. А для этой категории, должно быть, имеется своя профсоюзная секция.
До конца перерыва к этой теме больше не возвращались. Как обычно, хозяин комментировал новости спортивной и политической жизни и поносил тех, кого именовал «левым сбродом» и «коммунистическим отребьем».
Жюльен слушал вполуха. Дома его отец постоянно повторял, что Народный фронт — сущая беда и что коммунисты доведут страну до гибели. Господин Петьо рассуждал так же, он только выражался резче и грубее, вот и вся разница. Сам Жюльен понятия не имел о том, что такое коммунизм и Народный фронт. Он лишь отмечал про себя, что хозяин непрестанно кричит о какой-то метле и всякий раз заявляет, что, коль скоро нельзя рассчитывать ни на полицию, ни на армию, нужно, чтобы отряды «Боевых крестов»[4] сами взялись за дело и смели с лица земли весь этот сброд, разлагающий Францию.
В тот день господин Петьо особенно неистовствовал, так что жена несколько раз его останавливала.
— Да не кричи ты так, — говорила она, — еще заболеешь! Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, а в результате никто тебе и спасибо не скажет.
Хозяин на минуту умолкал, а потом опять принимался разглагольствовать, заявляя, что ему никто ни разу не сказал спасибо за все, что он до сих пор сделал, и что он, видно, так и не дождется благодарности за то, что верой и правдой служил своей стране во время войны тысяча девятьсот четырнадцатого года.
Каждую фразу он начинал почти спокойно, но потом в голосе его раздавались все более раздраженные нотки, он все сильнее возмущался. Так было всегда, говорил ли он о спорте или о войне, о политике или о своих конкурентах. И все же никто никогда не осмеливался ему перечить.
Возвратившись после перерыва, мастер сообщил, что к нему домой также пришло приглашение от Всеобщей конфедерации труда.