— Я пришел на могилу дяди, господина Дантена.
Священник был высок и худ, он слегка сутулился. На носу у него были очки в железной оправе. Улыбнувшись, он сказал:
— Как же, теперь я тебя узнал. А это — Диана. Его славная Диана.
Он нагнулся и погладил собаку. Она завиляла хвостом, задев его сутану. Священник выпрямился.
— Ты принес сирень, — сказал он. — Это хорошо. Но цветы, положенные в день похорон, еще почти свежие. Видишь? Последние дни было прохладно, а вчерашний дождь пошел им на пользу.
Жюльен двинулся за священником; тот шел к могиле, осеняя себя крестным знамением. С минуту они стояли рядом, не говоря ни слова. Собака уселась между ними.
— Тебе надо было захватить посудину и поставить в нее сирень, — заметил священник. — Я, пожалуй, что-нибудь найду.
Он повернулся, обвел глазами кладбище и направился к могиле, на которой виднелась старая, заржавевшая металлическая ваза.
— Держи, — сказал он, — родственники сюда не часто приходят. Поставь в нее цветы, а потом принесешь что-нибудь из дома.
Жюльен сполоснул вазу и наполнил ее водой. Когда он возвратился к могиле, священник все еще неподвижно стоял возле нее, скрестив руки на груди.
— Твой дядя был хороший человек, — сказал он. — Господь бог, без сомнения, поместил его среди праведников. Надеюсь, ты ежедневно молишься за упокой его души.
Жюльен утвердительно кивнул.
— Вот и хорошо, — похвалил его священник. — До свидания, мальчик.
Жюльен поблагодарил его; потом еще немного постоял у могилы.
— Дядя! Милый дядя! Если рай существует, я уверен, что ты в раю, — прошептал мальчик. И покинул кладбище.
Он медленно брел по дороге, а ветер дул все сильнее и сильнее. Небо, казалось, нависало все ниже. Слева темнел лес, словно наполовину вросший в землю.
Жюльен оставил собаку у папаши Панона. Когда он вышел со двора, на лоб его упали первые капли холодного дождя.
— Поторопись, — крикнул ему вслед старик. — Может начаться ливень.
Быстро крутя педали, мальчик покатил по дороге. Попутный ветер толкал его в спину, но он тем не менее ощущал огромную усталость. Ему хотелось растянуться на траве, покрывавшей откос, и долго лежать там — в полном одиночестве.