В одно августовское утро господин Петьо появился в цеху вне себя от ярости. Сперва он нервно захохотал, но его смех тут же перешел в какое-то рычание.
— Я так и знал! — вопил он. — Я предвидел. Но если бы я об этом раньше заговорил, на меня бы начихали. Мне никогда не желают верить, но на сей раз убедятся в моей правоте… Убедятся!
Он поперхнулся. Потом протянул газету мастеру.
— Держите, читайте сами: «Германия и СССР решили заключить пакт о ненападении, — сообщает официальное германское агентство. — Господин фон Риббентроп сегодня выезжает в Москву». Вот и вся недолга.
Андре взял газету, Эдуар подошел и заглянул в нее; господин Петьо между тем уставился на Жюльена. Не обращаясь прямо к ученику, но не спуская с него глаз, он с ухмылкой заговорил:
— Ох уж эти коммунисты! Хороши, ничего не скажешь! Вот канальи! И при этом постоянно травят правых, обвиняют их в крайностях. Черт побери! Это уж слишком… Сколько раз я твердил, что всех их надо перестрелять! Как подумаю, что в мае тридцать шестого умудрились избрать сто сорок шесть депутатов-социалистов и больше семидесяти депутатов-коммунистов!.. Господи, поставить бы их всех к стенке, вот славно было бы! Если б так в свое время поступили, сейчас все шло бы по-другому!
Мастер вернул хозяину газету. Лоб Андре был нахмурен, взгляд мрачен. Несколько мгновений он и господин Петьо смотрели друг на друга. Потом хозяин снова принялся кричать, но тут отворилась дверь. На пороге показался папаша Пийон, владелец колбасной лавки.
— Итак, Петьо, снова пойдем сражаться? — спросил он, входя.
— Ранец за спину и — вперед! — рявкнул хозяин. — И отставить разговорчики в строю!
Папаша Пийон был старше господина Петьо. Он тоже участвовал в войне четырнадцатого года. Это был высокий и немного сутулый человек, на его крючковатом носу сидели небольшие очки в железной оправе. Он поскреб себе подбородок и обратился к мастеру:
— Ну, а вы что скажете, Андре?
Мастер тем временем опять принялся за работу. Он обрезал ножом бисквит, который держал в руках, потом медленно выпрямился и ответил:
— Если надо будет, пойдем.
— На сей раз война не протянется четыре года, — вмешался хозяин. — У немцев ничего нет. У них все показное, сплошной блеф. Ну, а итальянцев можно вообще не принимать в расчет. Все знают, чего они стОят. Кто не помнит о битве при Капоретто? К тому же они истощили свои силы в Эфиопии.
Колбасник покачал головой.
— Хотел бы я смотреть на вещи вашими глазами, Петьо, — проговорил он. — Только мне не удается быть таким оптимистом.
Споры и разговоры продолжались весь день. Хозяин то и дело убегал из цеха, заходил в соседние лавки и в кафе «Коммерс», снова прибегал. Он, видимо, немало выпил и с каждым разом разговаривал все более возбужденно. Входя в цех, он сообщал какую-нибудь новость или подхваченный где-то слух. В четыре часа дня он возвестил, что войну объявят в тот же вечер. Через несколько минут снова вбежал и крикнул, что будет объявлена только всеобщая мобилизация. На самом деле он ничего толком не знал, и, без сомнения, на ходу придумывал различные «новости» ради одного удовольствия их сообщать. То он вопил, что война начинается и что Германию раздавят за неделю, то четверть часа спустя появлялся с сумрачным видом и, сжав кулаки, бубнил, что Франция обречена, что коммунисты предали народные интересы и не желают сражаться.