— Да что ты слышал-то? — не выдержал Федор через минуту напряженного молчания.
— Можешь считать меня законченным психом, — тихо и нехотя ответил Димка, — но я слышал детский смех.
— Или звуки, очень на него похожие? — Федор понимающе усмехнулся, машинально поправил свободной рукой на переносице вечно сползающие, как ремень Димкиного автомата, очки. Затем смахнул рукавом мгновенно проступившую испарину со лба. — А я-то думал, что это мой персональный глюк. Ты когда там на путях заснул, мне тоже померещилось, только внимания не стал обращать. Тут у нас всех психика расшатанная, мало ли что могло почудиться…
— Ненавижу темноту! — процедил Дима сквозь зубы, продолжая шарить фонарем по стенам, но не двигаясь с места.
— Да кто ж ее любит. Ладно, ложная тревога, топаем дальше.
— Не ложная, Федя. Дважды послышалось, и обоим. Так что не ложная.
— Пусть проверяют те, кому это положено, а мы всего лишь челноки, Димка. Придем на станцию, доложим, куда следует.
— Что доложим, Федь? Что слышали странный смех?
— У нас люди не идиоты, парень, ко всему привычные, и такое заявление обязаны будут проверить. Пошли уже, в самом деле.
Но Димка молча всучил Федору фонарь, сдернул ремень автомата с плеча, неуклюже передернул покалеченной рукой затвор и взял оружие в левую. Указательный палец уже почти привычно лег на спусковую скобу. За год пришлось многому переучиваться. В том числе и стрелять с заметно окрепшей левой руки, поневоле взявшей на себя функции правой. Нельзя вечно бояться. Нельзя. Нужно бороться со страхом, закалять волю. Иначе страх просто сожрет душу без остатка. Этому его учил наставник с Полиса.
— Свети, Федь, — как можно тверже сказал Димка, изображая уверенность, которой не чувствовал. — Я сам проверю. Подстрахуй.
— А может, не надо, Димон, а? — с сомнением спросил Федор. — У меня на все реагировать правильно здоровья не хватит.
Но Димка уже двинулся в проход.
Десять шагов до изгиба он прошел медленно, как во сне. Было очень страшно. Оставляя прохладные дорожки на разгоряченной волнением коже, капли едкого пота скатывались по лбу и щекам, солью оседали на пересохших губах, срывались с подбородка. Больше всего на свете в этот момент ему хотелось все послать к чертовой матери, в том числе и свою натужную храбрость, и последовать совету Федора — убраться отсюда. Но какое-то упрямство в душе не позволяло это сделать. Живя в метро, нельзя бояться темноты… Или она тебя, или ты…
Кротов так же медленно двигался за спиной, подсвечивая фонариком из-за плеча напарника. Вот и изгиб. Скорее всего, там ничего и нет. Федор прав: в лабиринтах метро, давно живущих своей особенной, таинственной жизнью, порой можно услышать все что угодно, и это не обязательно будет нести опасность. Просто какое-то очередное природное явление, аномалия…