Тем не менее один столь же сведущий, сколь и добросовестный ученый тщательно изучил немногие достоверно известные факты биографии этой знаменитой женщины и за недостаточностью улик снял с нее обвинение в преступной связи с Сергием III, представлявшееся самым серьезным. Также он подтвердил законность ее союза с Альберихом и явил миру почтенную матрону, окруженную кучей ребятишек. Само собой, кто-то посчитал приведенные им доказательства неубедительными и продолжил выдумывать истории о юной прекрасной герцогине Сполетской: Мароции опротивела грубость солдафона-мужа, наскучило в Сполето, и роскошь, которой ее окружил пылающий старческой любовью Сергий III, вскружила ей голову. Более осведомленные исследователи не считали Мароцию примером христианской добродетели, однако были убеждены в том, что ее влияние имело под собой основания гораздо более прочные, чем сладострастие и порок. Мароция была умна, хитра и не мучилась угрызениями совести. Неизвестно, соответствовало ли ее сенаторскому титулу кресло в Сенате, но, будучи хозяйкой замка св. Ангела, она правила Римом и городом Льва. Впрочем, тот, кто пытается докопаться до сути, поймет, что на первый взгляд безраздельная власть Мароции наделе таковой не являлась. Мароция правила, пока это было на руку ее сторонникам. День, когда она захотела бы извлечь из этой ситуации личную выгоду, стал бы днем ее краха.
Но все же она правила, и то, что трон наместника Христова и столица империи находился в руках у женщины, представлялось чем-то из ряда вон выходящим. Бенедикта из монастыря Сант-Андреа ди Монте-Соратте это известие привело в такой ужас, что он произнес библейскую цитату с несвойственным ему количеством ошибок: «Власть над Римом попала в женские руки, как читаем у пророка: „Женщины будут править Иерусалимом!"» (Subiugatus est Romam potestative in manu femine, sicut in propheta legimus: «Feminini dominabunt Jerusalem!»)>[12].
В качестве главы римской партии Мароция выступила против Мантуанского соглашения. Подробности этого соглашения держались в тайне, но современникам было гораздо проще узнать эту тайну, чем потомкам. Пожалование Сполетского маркграфства брату Иоанна X должно было сыграть немаловажную роль в осуществлении замыслов представителей обеих сторон. Прежде всего, оно наносило серьезный урон интересам Мароции, которая до этого времени не сомневалась в том, что ее первенец, сын Альбериха, будет утвержден в правах на отцовское наследство.
Условия договора не нравились также Гвидо Тосканскому. Гуго, со всей очевидностью, не собирался, подобно Рудольфу, действовать исключительно в пределах поданской Италии. Он надеялся получить титул императора, но, прежде всего, хотел добиться утверждения своей королевской власти как в Павии и Вероне, так и в Сполето и Лукке. Гвидо, который притязал на роль третейского судьи в отношениях между королем и Папой, блестяще исполненную его отцом во времена Беренгария, неожиданно увидел реальную силу, угрожавшую независимости Тосканского маркграфства. Ни минуты не колеблясь, маркграф Тосканский перешел на сторону оппозиции и встретил искреннее понимание у Мароции, которая более всего опасалась, что Гуго подчинит себе Рим. Последствия их соглашения, скрепленного узами брака, не заставили себя ждать