«Не робейте, удальцы! — ободряюще сказал нам Лентул Батиат. — Вы уже всему обучены, а опыт — дело наживное. Завтра прикончите двух бабенок и вернетесь в школу победителями! После первой же схватки насмерть тирон становится настоящим гладиатором!»
Если днем мне удалось поспать до обеда, то ночью я никак не мог уснуть. Мысль о том, что, быть может, уже завтра я буду убит в схватке, повергала меня в уныние и напрочь отгоняла всякий сон. Я ворочался с боку на бок на своей жесткой постели и не мог понять, как Диомед может дрыхнуть и сладко похрапывать накануне смертельного поединка. Мысленно я молил провидение о том, чтобы завтра утром Спартак организовал мятеж в школе Лентула Батиата, ведь по ходу древней истории это должно было случиться в этом году! Мне казалось, что от неминуемой смерти в поединке меня может спасти только восстание гладиаторов. В собственные силы и сноровку я не верил, ибо совсем недавно сидел за столом с женщинами-воительницами, физическая крепость которых сразу бросилась мне в глаза. Можно было не сомневаться в том, что старший брат Публия Цезония Приска отберет для завтрашней схватки самых сильных и опытных амазонок в школе Тита Карнула.
Утром меня и Диомеда разбудили раньше, чем всех остальных воспитанников школы. Нас накормили сытным завтраком, нарядили в серые шерстяные туники. После чего в скрипучей двухколесной повозке, запряженной парой мулов, нас повезли с виллы Лентула Батиата навстречу неизвестности. Вместе с нами отправились верхом на конях ланиста Меттий и трое стражников, вооруженных мечами и копьями. На облучке повозки сидел молодой слуга Лентула Батиата, по имени Прокул.
Лето уже началось, и дни стояли очень жаркие. Однако этот наступивший день выдался ветреным и прохладным.
Шуршали под порывами ветра кусты терновника и барбариса, густо росшие вдоль дороги; шелестели частой дрожью листья буков и платанов, а острые темно-зеленые верхушки кипарисов гнулись и качались на ветру с ровным тягучим шумом.
Меня колотила сильная дрожь, поэтому я то и дело прижимался к теплому боку Диомеда. Дно возка было выстлано сухим сеном, которое неприятно кололо мне голые ноги. Живя среди древних римлян, я никак не мог привыкнуть к их одежде, тоскуя по брюкам и джинсам.
Мы проехали не более трех миль и остановились на лужайке, окруженной невысокими холмиками, в которых с первого взгляда можно было распознать давние захоронения. Лужайка была полна народу, мужчин и женщин, одетых в темные траурные одежды. В центре лужайки возвышалась конусообразная пирамида из жердей и брусьев, на вершине которой покоилось завернутое в белый саван тело мертвого патриция Цезония Приска.