Иногда Луиса напевает в ванной, приводя себя в порядок, а я наблюдаю за ней, прислонясь к дверному косяку (как ленивый или больной ребенок смотрит на мир со своей подушки или из дверного проема) и слушаю это женское пение, которое звучит не для того, чтобы его услышали, и уж тем более не для того, чтобы его переводили, ничего не значащее и никому не адресованное пение, которое мы слышим однажды и уже не можем забыть, пение, которое раздается несмотря ни на что, которое не смолкает и не растворяется в наступающей потом тишине взрослой (или, может быть, просто мужской) жизни.