И Тата пришла. И она уже освоилась в комнате. И уже знала, где стоит бутылка с какой концентрированной кислотой, и была предупреждена, что в жидкий кислород чайную ложечку опускать не следует, и свет не отключали, и они ели и пили. И Самсон Есеич, тоже освоившись, несколько раз галантно говорил: «Извините, я выйду на минуточку!» — и выходил в пилон для еще одной придирчивой самопроверки, пока Мирон Полякин изощрялся в пиццикато. И кое-что уже было сказано и вот-вот будет досказано, и Самсон Есеич воскликнул: «А теперь перейдемте к десерту!» — и они перешли. Взяли и перешли на противоположную сторону пилона, где был сервирован десерт. И Самсон Есеич пошел в коридор за сюрпризом — мороженым! — оно до вечера додержалось в гипонулевой жестянке, и увидел в коридоре притаившегося Колышева. «А я к тебе, Самсоня! — сказал возникший Колышев. — По сигналу пришел! Проверять тебя надо!» — и вошел с Самсон Есеичем, а тот с мороженым в комнату, а Тата, между прочим, воспользовавшись отлучкой Самсон Есеича, находилась в пилоне, и ее как бы в комнате не было.
«Ты чего не пришел на сдачу оружия? — спросил, моргая от яркого небарачного света, Колышев. — Не имеешь, что ли, что сдавать?» «Как не имею? Имею!» — а в коридоре — ха-ха-ха! — зашелся освобожденный минуту назад от мороженого холодильник. Ха-ха-ха! — и Колышев — прыг! — отскочил и схватился за кобуру…
Но кобура была пуста…
Пуста она была не потому, что пистолеты имелись тогда не у каждого милиционера, хотя кобура висела на каждом; и не потому, что милиция, вообще говоря, была вооружена просто интересно — железнодорожным, скажем, милиционерам была придана в те годы шашка — оружие, годное лишь для верховой рубки. Вещь длинная, увесистая и болтающаяся, шашка почему-то телепалась у левого сапога путейской милиции, одетой в черное с малиновыми кантом и шнуром, мешая ходить через путя. Ходить было ужас как трудно — колея по насыпи высокая, щебенка с-под ноги выворачивается, шпалы под шаг не попадают, а тут еще подхватывай шашку, чтобы по рельсам и на стрелках не колотила.
Хуже всего было кидаться врассыпную (особенно на сортировочных станциях, где много путей), когда через первую (секретную) путь мчались на юг или с юга два пустых состава, потом поезд, везущий самое дорогое, что у нас было, потом опять два пустых.
Ага! Ну-ну! Ясно же! Ясно, почему шашки, черное и малиновое. Получается, точь-в-точь городовые. И самое дорогое наше всякий раз вновь переживало свои героические побеги из сибирских ссылок, но теперь уже на другом уровне, — видя в особое окно, как, загребая сапожищами, трусливо и неуклюже разбегается полиция, пока наш паровоз летит вперед, а бронепоезд, тоже наш, стоит на запасном пути.