— Ну, восемьдесят…
— Как?! Я с одной «Зулейка-ханум» триста на руки… А ты восемьдесят?
Теперь он не только боится, что я не поверю, но и стесняется унизить своими заработками мои.
— Словом, рублей двести пятьдесят или даже двести гарантированных!
Я гляжу спокойно и нагло.
Я провоцирую его тревогу.
— Не веришь? Сейчас трудовое соглашение… Вот же оно было… Не торопи…
Он лезет за пазуху. В галошных глазах — красная подкладка смущения и спешки.
— Вот же… только что… Сто шестьдесят… Цифрами и прописью… и треугольная печать…
Глаза трясутся. Опертый на галошный мысок аккордеон придерживается левой рукой, правая — за пазухой, где в трудовом соглашении сумма, пока он шарит, превращается в сто десять рублей столько-то копеек. И никакой печати.
Всегда он что-то ищет. Интерес в собеседнике, галку на столбе, заплутавшее облако в имеющемся небе. Чтобы успокоить суматошный взгляд, чтобы отвести куда-нибудь глаза. И не потому что виноват. Ни в чем он не виноват. Он обеспокоен, предполагая недоверие к своим словам, растерянным улыбкам, вообще — к себе.
— Ты с ней уже целовался? Нет? Пора. Ты думаешь — знаешь, зачем целуются?
Тревожно глядит он, затеяв в какую-то из весен этот разговор. Я делаю вид, что знаю, зачем целуются. А потом делаю вид, что не уверен, знает ли он. И он кидается объяснять:
— Вас учили про пять чувств? Тогда скажи: сколько их уходит здесь, где мы стоим?..
— Ну?
— Мы нюхаем?
— А как же. Свалка…
— Раз! Мы смотрим?
— Ну. Сверкает и блестит.
— Два. Мы слышим?
— Галки кричат, и капает вода.
— Три! Трогаем?
— Лицом и пальцами — теплый воздух.
— Четыре. А на язык?
— На язык?
— Вот! Одна из пяти дорог, через которые в нас входит это здешнее местожительство, не действует…
— По-вашему, что — из лужи пить?
— Боже упаси! Просто я имею в виду, что двадцать процентов наших возможностей нету. — Он взбудораженно вдохновился: — Но природе нужны дети. Ребятишки этих ворон, людей, соловейчиков и — ты не поверишь! — даже Гитлера. Ей только нужно, чтобы — дети. Как это делается, мы разве с тобой не говорили?
Тревожный взгляд.
— Хорошо, говорили. Но природу не устраивает восемьдесят процентов, потому что под детей она выдает самый лучший вексель — любовь. А чтобы он не был фиктивный, чтобы эти драгоценные дети гарантировались, обязательно ставит свою треугольную печать — поцелуй. Только поцелуй соединяет пять дорог какой-нибудь барышни и такого парнишки, как ты, только губы к губам и никак иначе! — можно соединить твои пять и ее пять, и открыть все границы, чтобы чем только возможно узнали друг друга она и ты, а всё, что потом, опять запечатывается поцелуем, ибо он — единственная легальная печать на красоте…