Сели у маленького столика.
— С чего начинать-то? — угрюмо спросил Кретов. — Может, за бутылкой кто сбегает? Мне насухо трудно говорить.
— На, — Анохин достал из кейса фляжку коньяка. — Пей.
Витька отвинтил пробку, отхлебнул.
Ельцов смотрел, как ходит его кадык, и ему нестерпимо хотелось вбить эту фляжку в гнилозубый рот Кретова. Витька, наконец, оторвался от бутылки, зажмурился, вытер рот рукавом.
— Ну, поехали. Что говорить-то?
— При чем здесь Болдырев?
— Ты помнишь, он майором был начальником УГРО в Балашихинском райотделе?
— Помню, — ответил Анохин.
— Ну а я тогда в Кучино подгорел. В магазине «Мерный лоскут». Помнишь Яшку?
— Спектора?
— Ну.
— Помню
— В общем, зачастил я к нему, ну, выпить, отрезик взять, денежки. В общем, переборщил я, Яшка, сучонок, меня обэхээсникам сдал. Те разозлились, что я на их делянке пастись начал, и заложили меня Болдыреву. Тот с меня подробное объяснение взял и сказал, что ходу ему пока не даст. Понял я тогда, что попал к нему в полную зависимость. И вдруг его в МВД забирают. А через год примерно меня вызывают в министерство. Я струхнул, думал, узнали там о моих делах с агентами.
— Кусочничал? — брезгливо спросил Анохин.
— Всякое было.
— Давай дальше.
И Кретов давал. Он допил коньяк и поэтому, а может, и выговориться, наконец, захотел, вылить из себя всю накопившуюся боль и грязь воспоминаний, потому что даже подлецы переживают все, как обычные люди, говорил много и подробно. Анохин еле успевал незаметно менять кассеты диктофона.
Медленно опускались голубоватые прозрачные сумерки. Вышли на вечернюю прогулку наглые московские коты. Город, как огромный речной трамвай, осторожно вплывал в ночь.
Наконец Кретов бросил на землю недокуренную сигарету.
— Все, ребята, я сказал, что знал.
— Ну и молодец. — Ельцов встал.
— Только, если что, я от всего откажусь.
— Не выйдет, Витя. — Анохин вынул диктофон, нажал кнопку.
«…мы приехали к этому ювелиру с обыском. Постановление у нас было. Все чин чинарем. Болдырев сказал, чтобы ни один камушек в Израиль не ушел…» — проговорил механический голос Кретова
— Суки!… — Кретов прыгнул на Анохина.
Ельцов достал его с правой. Коронным крюком. Вполсилы.
Витька завалился на газон. Он смотрел, как уходят его враги, крутил головой, чтобы прийти в себя. А потом заплакал. Но это были не пьяные слезы. Он плакал от злобы и бессилия.
Он шел к себе на Трубную, квартиру эту ему помог получить Болдырев, когда его взяли в спецгруппу, и ощутил в голове звенящую тяжесть.
За всю жизнь его никогда так не били.
— Боксер сраный, погоди, падло кочегарное. Я на тебе отыграюсь. Кровью умоешься.