Кретов уселся на лавке, подвинув Володю.
— Вить, пока не начали квасить, — сказал Игорь, — давай отойдем, пошепчемся, дело есть. Вон и столик свободный образовался.
— Пойдем, Игорек, с тобой куда скажешь. — Кретов налил полный стакан пойла, именуемого портвейном, и пошел к пустому столу.
Анохин сделал знак Ельцову: погоди, мол.
Они отошли, а через некоторое время Юрий подошел к ним.
— Не прогоните? — спросил он севшим от ненависти голосом.
Сел. Тяжело посмотрел на Кретова
— Ну что, падло, узнал меня?
— Ты… — подавился словами Кретов.
— Я, сука, я. Значит, помнишь.
— Я не хотел… — Голос Кретова сел. Он не говорил, а выталкивал из себя слова.
— А сигаретой лицо прижигать хотел? А бить ногами тебя тоже заставили? Где мои часы и зажигалка? Не забыл, как ты их у меня реквизировал?
Ельцов схватил Кретова за отвороты пиджака, рванул. Тот ударился животом о стол.
— Он тебя, Витя, сейчас уроет здесь, и никто за тебя слово не скажет. — Анохин закурил сигарету. — У тебя один выход есть: рассказать нам, как все было.
— Что рассказать? — переспросил Кретов.
— А то, что ты мне тогда на «даче» поведал, только более подробно.
— Я не могу.
— Тогда я тебя инвалидом на всю жизнь сделаю, а может, и убью, — жестко ответил ему Ельцов.
Он сам подивился этому внезапно пришедшему спокойствию. Словно вместе с хмелем из него выветрилась ненависть к этому человеку.
— Ты не посмеешь, — Кретов пришел в себя и заговорил спокойно и нагло, — я тебя, если тронешь, в ментовку сдам. Ты же только откинулся. А потом, кому веры больше — тебе или мне?
— Мне, — отрезал Анохин, — я же тебя подагентурил. Выгнали тебя за воровство. И не просто выгнали из партии и органов, но и разжаловали. Так что поверят мне.
Ельцов глядел на Кретова. Его лицо, испитое, дергающееся, посеревшее от страха, было так не похоже на то, что осталось в памяти. В отделении на допросе с ним говорил жестокий, наглый, уверенный в своей безнаказанности человек.
— Что вы от меня хотите? — справившись с испугом, спросил Кретов.
— Ты нам все расскажешь, Витя. — Ельцов снова рванул Кретова на себя, поднес к его лицу горящую сигарету. — Ты не сомневайся, я на зоне многому научился, окурок о твою рожу погасить мне западло не будет.
— Вы тут потолкуйте, — Анохин встал, — а я пока ребятам о твоих делах, Кретов, расскажу. Они знаешь, что из тебя сделают? Мало не покажется.
— Знаю, не надо, — внезапно спокойно ответил Кретов. — Где говорить будем?
— На «даче». — Анохин взял его за плечо, встал.
Лицо Витьки исказила гримаса боли.
— Пусти, Игорь, я сам пойду.
Они вышли на запруженную машинами Пушкинскую. В Столешниковом колыхалась человеческая река. Но на «даче» было пусто и безлюдно. После бензиновой гари здесь пронзительно пахло зеленью. Сюда почему-то не долетал шум улицы. Казалось, что они уехали на старую окраину Москвы.