Гефель не обратил внимания на его слова. Он наткнулся на чемодан Янковского.
— Чего только они не притащат с собой!..
Когда Пиппиг нагнулся над чемоданом, к ним, спотыкаясь, поспешил Янковский. Его лицо то краснело, то бледнело от страха. Он что-то тараторил. Но они не понимали поляка.
— Кто ты? — спросил Гефель. — Имя, имя!
Это поляк, по-видимому, понял.
— Янковский, Захарий, Варшава.
— Чемодан твой?
— Так, так.
— Что у тебя там?
Янковский без конца говорил, размахивал руками и протягивал их над чемоданом, словно защищая его.
Шарфюрер выскочил из бани и с проклятиями погнал людей перед собой. Чтобы не привлекать внимания к поляку, Гефель пихнул его обратно в очередь голых людей. Тут Янковский сразу попал в лапы шарфюрера, который схватил его за локоть и швырнул в баню. Янковскому пришлось влезть в чан, а затем робко теснившиеся люди протолкнули его во внутреннее помещение бани.
Влажное тепло благодетельно согрело его насквозь прозябшее тело, а под душем Янковский безвольно предался недолгой неге. Напряжение и страх растворились, и его кожа жадно впитывала тепло.
Пиппиг присел на корточки и с любопытством открыл чемодан.
Но тут же захлопнул крышку и, пораженный, взглянул на Гефеля.
— Что такое?
Пиппиг снова приоткрыл чемодан, но лишь настолько, чтобы Гефель, нагнувшись, мог заглянуть внутрь.
— Сейчас же закрой! — прошипел тот, вскочив, и со страхом огляделся, ища шарфюрера. Но эсэсовец был в бане.
— Если они это сцапают… — прошептал Пиппиг.
Гефель нетерпеливо махал рукой.
— Убрать! Спрятать! Живо!
Пиппиг воровато покосился на баню. Убедившись, что за ним не следят, он бросился с чемоданом к каменному зданию и исчез.
В бане от душа к душу ходил Леонид Богорский и осматривал прибывших. На нем были только тонкие трусы и деревянные башмаки. Его атлетический торс блестел от воды. Этот русский, капо банной команды, при появлении новичков предпочитал держаться на заднем плане. Здесь ему не мешал шарфюрер, развлекавшийся у чана.
Под теплый шорох воды обалдевшие люди впервые по прибытии в лагерь наслаждались покоем. Казалось, вода смывает с них всю тревогу, весь страх и пережитые ужасы. Богорский видел это неизменно совершавшееся превращение. Он был молод, ему не исполнилось еще и тридцати пяти. Он был летчиком, офицером. Но фашисты в лагере об этом не знали. Для них он был просто русский военнопленный, которого, подобно многим, переслали из другого лагеря в Бухенвальд. Богорский делал все, чтобы остаться неузнанным. Он принадлежал к интернациональному лагерному комитету, ИЛКу, строго засекреченной организации, о существовании которой, кроме нескольких посвященных, не знал ни один заключенный, а тем более — эсэсовцы.