— Вальтер!
Кремер не предвидел ничего хорошего. Он отвел посыльного в сторону.
— Ну что?
Молодой человек помедлил, чтобы отдышаться.
— Телеграмма! Я только что видел ее. — В его глазах прыгал страх. — Эвакуация!
Кремер ужаснулся. «Неужели правда?» На миг внезапный испуг приостановил в Кремере всякую умственную деятельность. Бессмысленно смотрел он в откровенно встревоженное лицо посыльного.
Многочисленные опасности, возникшие из-за ребенка, сплелись теперь в одну большую опасность. Дело шло к концу.
— Что же теперь? — спросил посыльный.
Лицо Кремера нервно скривилось.
— Ждать! — ответил он, так как другого ответа не находил, и вдруг обнаружил, что совершенно не знает, как нужно действовать теперь, когда настал этот самый «конец».
Что угодно, но только не ждать! Что-то внутри Кремера бессмысленно толкало его сунуть в рот сигнальный свисток, промчаться по рядам бараков и пронзительным свистом поднять к восстанию весь лагерь: «Эвакуация, эвакуация!»
Чтобы справиться со своим смятением, Кремер спросил:
— Ты знаешь какие-нибудь подробности?
Посыльный покачал головой.
— Я хотел только сразу же предупредить тебя. Начальство уже совещается.
Кремер что-то проворчал и засунул руки в карманы шинели. Итак, то, что должно было только еще прийти, теперь стало фактом. Но сейчас в своей пугающей близости известие казалось таким чудовищным, что завертело вихрем мысли спокойного и трезвого Кремера, Всего несколько дней назад он сказал Шюппу: «Через две недели мы будем либо свободны, либо мертвы…»
Тогда это были только слова! А теперь он стоял перед действительностью!
Кремера пробрал озноб. А что станет с Гефелем? С Кропинским? С десятью людьми из вещевой камеры?.. Пиппиг! Ребенок! Что с ними всеми будет?
Арестованные были заперты в тюрьму, под которую веймарское гестапо приспособило герцогские конюшни.
Рохус Гай, из частей СД[6], повел Клуттига в свой кабинет, находившийся в первом этаже. Безнадежно унылым казалось это помещение с собранной наспех случайной мебелью, состоявшей всего лишь из нескольких стульев, стола, пишущей машинки у окна и уродливого шкафа с дверцей на роликах. Какое-то забытое растение в горшке прозябало на подоконнике.
На побуревших от старости обоях выделялись светлые четырехугольники с веселым цветочным узором — следы иных времен.
Клуттиг опустился на стул перед пишущей машинкой. Гай, с сигарой во рту, стоял посреди комнаты, втянув голову в широкие плечи. Его изношенный костюм мешком висел на могучем теле. Руки были засунуты в карманы оттопыренных на коленях брюк. Протершийся от ежедневного ношения галстук съехал набок и вылезал из мятого пиджака. Хриплым голосом Гай заворчал на помощника начальника лагеря: