ДЖОН УИЛЬЯМС.
Невероятная карьера Джорджа Формби
Я посвятила два-три дня литтективной поденщине, проскучала целые выходные по Лондэну и вот теперь проснулась, глядя в потолок под звяканье молочных бутылок и цоканье коготков Пиквик, бродившей кругами по кухне. Никто толком не знает, почему реконструированные существа не спят, когда положено, но факт остается фактом. Последние дни крупных совпадений не случалось, хотя в ночь выставки Джоффи два агента ТИПА-5, которым было поручено присматривать за Резник и Агницем, отравились в собственной машине угарным газом. Похоже, проблемы с выхлопом. Агниц и Резник, особо не таясь, следили за мной два последних дня. Я делала вид, будто не замечаю их, ведь они не мешали ни мне, ни моему загадочному врагу. Иначе их давно бы уже убрали.
Кроме ТИПА-5 имелись и более веские причины для беспокойства. Через три дня мир превратится в липкую сахарно-белковую массу, как сказал папа. Я своими глазами видела это розовое желе, но, с другой стороны, меня застрелили в воздушном трамвае на станции Криклейд, так что будущее не обязательно неизменно, слава тебе господи. Никаких новостей от аналитиков не поступало — розовая жижа не походила ни на одно известное химическое соединение. По совпадению в четверг, но не в этот, а в следующий, предстояли также всеобщие выборы, и Хоули Ган намеревался сделать серьезный политический рывок, используя для этого «Карденио». Понимаете, он по-прежнему не полагался на случай — первое публичное представление «Карденио» должно было состояться на следующий день после голосования. Беда в том, что если не удастся установить природу розовой слизи, то пребывание Хоули Гана на посту премьер-министра окажется самым коротким за всю историю. А следующий четверг станет для нас последним.
Я закрыла глаза и подумала о Лондэне. Лучше всего он помнился мне именно таким: вот он сидит у себя в кабинете спиной ко мне и пишет, ничего не замечая. Солнечный свет струится в окно, а знакомое щелканье старого «ундервуда» звучит для меня любимой музыкой. Временами он останавливается, чтобы просмотреть напечатанное, делает поправки зажатым в зубах карандашом или просто отдыхает. Я прислоняюсь к дверному косяку и смотрю на него, улыбаясь своим мыслям. Он бормочет вслух только что напечатанную строку, хихикает, быстро-быстро барабанит пальцами по клавишам и радостно ударяет по каретке. Вот так вдохновенно он печатает минут пять, потом останавливается, вынимает изо рта карандаш и медленно поворачивается ко мне.
— Привет, Четверг.
— Привет, Лондэн. Я не хотела тебя беспокоить, может, мне…