После музыкальной заставки Радио Освобождение продолжило:
«Как мы сообщали в Последних известиях, премия имени Нобеля по литературе за 1958 год присуждена Борису Пастернаку. Хотя Нобелевская премия присуждается писателю за все его творчество, тем не менее, она обычно выдается после выхода в свет того произведения, которое можно назвать венцом его творения. Роман Пастернака „Доктор Живаго“ был встречен за границей читателями и критикой с подлинным восторгом, и нет никакого сомнения, что именно этот роман и был решающим произведением для присуждения Пастернаку премии имени Нобеля. Известный английский критик Бернард Уолл отзывается о романе „Доктор Живаго“ так: „Совершенно ясно, что это одна из величайших книг нашего времени и единственный шедевр, который появился в России после революции. Роман „Доктор Живаго“, безусловно, уходит своими корнями в русскую литературную традицию. Что касается стиля, – продолжает Бернард Уолл, – то, читая „Доктора Живаго“, я не могу не вспомнить изящество петербургской архитектуры XVIII века, а на глубинном фоне романа мы видим Пушкина. Недаром герой романа, доктор Живаго, в уральской глуши зачитывается „Евгением Онегиным“, восхищаясь его русской детской свежестью“. В своем обозрении романа „Доктор Живаго“ Радиостанция Освобождение передаст сейчас отрывок из этого романа».
Отрывок читался по тексту, опубликованному «Мутоном».
Первый народный отклик в СССР на присуждение премии – в ночь с 23 на 24 октября – был хоть и письменным и даже помещенным на камне, но недолговечным. Ленинградский поэт Владимир Уфлянд вспоминал:
«Лёня Виноградов из нашего потерянного поколения был самым разгневанным. Дорвавшись первым до гранитного парапета, он начал изображать слово „Да“. Мише Еремину, самому грамотному и начитанному, выпало трудное слово „здравствует“. Имея опыт в рисовании заголовков стенгазет и пятерку по ботанике, я недурно справился с доставшимся мне словом „Пастернак“.
Остатков белил в ведре, одолженных у александринских актеров Ольги Яковлевны Лебзак и Константина Игнатьевича Адашевского, благословивших акцию, хватило и на восклицательный знак. Оглянуться и полюбоваться полуметровыми буквами напротив знаменитой решетки Летнего сада мы уже не рискнули. Как работали в три погибели, так и засеменили прочь на полусогнутых. Иногда для быстроты пользовались не занятой малярными принадлежностями рукой и скакали на трех конечностях. Разогнулись на Пантелеймоновской, где я тогда жил в двух кварталах от Невы.
Нашу здравицу Нобелевскому лауреату того приснопамятного 58-го года к утру соскребли. Краска вряд ли успела засохнуть, но надеюсь, ответственным за безопасность правительственных трасс шестеркам пришлось попотеть больше, чем нам» (Уфлянд, с. 290).