– Она его литературный секретарь, – отвечает Сурков.
– Она его друг, сама поэтесса. Да, между ними любовь. Кажется, она настраивает Пастернака против нас...
– При Сталине сидела бы уже, – бросает Хрущев.
– Она при Сталине уже сидела, Никита Сергеевич, – говорит Сурков.
– Я вот разжал кулак, свободу дал, болван. – Хрущев встает из-за стола. – Ох, черт, опять колики в брюхе. Попили молочка у колхозничка. Микоян-то жив? Армяне, они, правда, выносливые. Нина! Нина!
(...) В гостиную входит жена Хрущева. Она среднего роста, «в теле», с простым, но добрым лицом. На вид ей лет пятьдесят пять. Поверх темного платья надет передник.
– Слушай, ты прочитала «Доктора Живаго», как я тебе велел?
– Не кончила еще.
– В сон клонит?
– Малость.
– Про чего книга?
– Не знаешь что ли?
– Знаю – не знаю, – я хочу, чтоб ты сказала, ты, простая советская баба.
– Я не простая. У меня образование.
– Про чего там?
– Про жизнь человеческую. Только мудрено очень.
– Про Ленина есть?
– Нету, – Нина понижает голос: – Я вам, товарищи, совет дам. У вас ведь «прокол». Послушайте «простую» советскую бабу. Напечатайте «Доктора Живаго». Ну, две-три тысячи экземпляров. Больше не раскупят. Прочитает только наша интеллигентная знать. Не пойдет она в народ. И никто ничего и знать о ней не будет. о книге.
(...) Хрущев снова вспыхивает:
– Дура, Нинка, дура ты. Мы не имеем право спускать на тормозах, как сказал товарищ Сурков, идеологическую диверсию. На Западе роман используют, как бомбу, – Хрущев смеется. – Ступай, простая советская баба, на кухню и потроши зайцев.
(...) – На Кузнецком мосту, товарищ Хрущев, – говорит Поликарпов, – в центре Москвы, спекулянты продают «Доктора Живаго» из-под полы. Хрущев интересуется:
– Почем за штуку?
– 100 рублей.
Хрущев от неожиданности свистит.
– Это на русском языке. Эмигрантские издания. В Западной Германии, – говорит Суслов.
– Арестовывать их надо! – восклицает Хрущев.
– Эмигрантов? – спрашивает Поликарпов.
– Спекулянтов, – отвечает Хрущев. – (...) Ну вот что, товарищи. Довольно лясы точать. Надо показать овощу этому кузькину мать. Передайте Пастернаку, что я ставлю вопрос ребром: либо он немедленно откажется от Нобелевской премии и напишет покаянное письмо мне и в «Правду», либо.» (Киносценарий, с. 43—48)
В другой сцене Кротков приводит ценные детали, описывая, как Константин Федин идет по поручению Дмитрия Поликарпова на пастернаковскую дачу уговаривать соседа отказаться от премии: