Овалом лицо Коленьки в точности повторяло овал писсуара.
В увольнении Колюша аккуратненько напивался.
Здесь под словом «аккуратненько» я понимаю такое состояние общекультурных ценностей, когда человек не проливает ни капли, после чего этот человек приходит в ротное помещение.
А я стою дневальным, и этот мерзавец Колюня, разумеется, появляется без пяти двенадцать, а я уже исчесался весь, мне же нужно о прибытии личного состава доложить.
— Ко-ле-нь-ка, — тянет эта сволочь, стоя на пороге, будучи в хлам, поскольку разговаривает он с самим собой, — почему же ты опять напиваешься? Зачем все это? К чему? В чем причина? Каковы обстоятельства? Как это можно объяснить? А объяснять придется! И прежде всего самому себе! Это вам не яйцами орешки колоть!
Потом он пошел к писсуарам, а я взялся за телефон, чтобы произвести доклад. И тут из писсуарной раздается крик полуденного пекари.
Я вбегаю, чтоб узреть следующие виды: Коля стоит перед писсуаром на коленях, а голова у него в нем глубоко внутри.
И орет, скользкая сиволапка, потому что застрял.
Видимо, за водичкой они полезли.
Испить задумали.
Вот тут-то овал и пригодился: по уши влез, и ушки назад не пустили.
Я его тяну, а он орет, конская золотуха.
Тогда я бросился и намылил ему уши хозяйственным мылом.
И пошла пена.
Я уже наклонился, чтобы понять — из Коли она поперла или все-таки от мыла?
От мыла, слава тебе господи!
И тут меня как кипятком обдало: он же сейчас в пене захлебнется!
Клиторный бабай!
Корявка ишачья!
Вымя крокодила!
Что ж я наделал, он же сдохнет сейчас!
И я в полном безумье нахожу глазами, которые давно на затылке, что-нибудь жирное, например крем для обуви, и, подтянувшись к нему, не выпуская Колю, которого держу за шкирятник, начинаю мазать ему уши этой дрянью, а потом к-э-к дернул!
И Коля выдергивается с таким чавканьем, будто я его у африканского слона из черной жопы достал!
И мы с ним — я сверху, он под ногами — начинаем улыбаться, отводя свои дикие взоры от писсуара, и видим дежурного по училищу; он смотрит на нас не отрываясь.
— Товарищ капитан первого ранга… — выдавливаю я, и дальше у меня воздух кончается, потому что замечаю, что он все-все понимает.
— Когда домоете последнего, — говорит он мне после некоторой паузы, восстанавливающей приличие в позах, — доложите о наличии личного состава.
— И-и-е…есть! — восклицаю я в полном счастии, после чего мне ничего не остается, как сунуть Колю назад в писсуар.
Коля после увольнения в запас все делал с серьезнейшим, неторопливейшим видом, и лицо, которое мы чуть выше вскользь описали, к тому же располагало, благодаря чему и производил он впечатление ответственного человека, но потом вдруг — ах! Трах! И все превращалось в полную ерунду, потому что всплывало, всходило, выпучивалось глубинное природное озорство, и наутро он ничего не помнил, потому что, озорничая, не отложил в уме, потому что оплошал.