Настало время уезжать в Шиллонг. Узнав об этом, Разия расплакалась:
— Я здесь не останусь. Не хочу быть служанкой Фасати.
— Но ведь в Шиллонге тебе придется работать санитаркой, - пугал я ее. — Потом надо будет постричься в монахини.
— Буду монашкой, буду служанкой, но здесь не останусь.
Пришлось взять ее с собой.
Тяжело было расставаться с прихожанами. Со многими из них я успел подружиться. В тот день проповедь моя была посвящена братству. Я говорил о том, что человек могуч не силой, а любовью, преданностью своему ближнему. И вдруг в дверях церкви я увидел черную пантеру. Голова ее была уже внутри храма, она оскалила пасть, но затем повернула обратно. По телу пробежали мурашки. Я пожалел, что под рукой нет винтовки. Разве можно было предположить, что хищник проникнет в храм...
Не прерывая проповеди, я медленно сошел с амвона и направился к двери. Если уж зверь и нападет, то пусть растерзает первым меня, зато будут спасены прихожане. Подойдя к двери, я быстро закрыл ее и задвинул засов. Страх прошел, но я еле держался на ногах, так они дрожали от нервного напряжения. Все же, овладев собою, я вернулся на амвон. И тем не менее мысли мои путались, я не слишком хорошо соображал, о чем говорю, пытаясь возможно дольше задержать верующих, чтобы они при выходе из церкви не повстречались со зверем.
Наконец я закончил проповедь, пожелал прихожанам следовать законам истинного братства, затем подошел к двери, осторожно открыл ее и огляделся. Пантеры не было видно.
Потом я узнал, что в этот же день недалеко от нашей миссии пантера растерзала одного санньяси, направлявшегося из ашрама в святые места. Скорее всего это была та же самая пантера-людоед.
Спустя несколько дней мы с Разией уехали из Гиманджунгской миссии. В Шиллонге меня поместили в одной из келий общежития при семинарии, а Разия стала там же служанкой.
Я тут же вспомнил о профессоре Густасе и вскоре постучался к нему. Его келья в точности напоминала мою. На столике и на полу — груды книг. Низкая деревянная индийская кровать, небольшой платяной шкаф. Под образом святого Боско висел крест.
Густас вскочил со стула, заключил меня в объятия и, радостно похлопывая по плечам, сказал:
— Теперь мы каждый день будем разговаривать и петь по-литовски. Я так истосковался по родине, — и, недолго думая, затянул «Рос в пуще дубок».
Я подпевал, и нам было несказанно хорошо.
— Ну как дела? — спросил наконец Густас.
— Тяжело было расставаться, - отвечал я. — Если бы не ваше приглашение, я не стал бы продолжать учебу... В Гиманджунге я был самостоятелен. И...