Я упал на землю, кости мои переломаны, сердце тает, словно воск, кишки пылают, отбросы дрожат, отравленная пыль превращается в хищную птицу, к нам движутся полчища крыс, сыплются куклы со вспоротым животом, сполохи грозы мешаются с ночью, как горький сироп: вертолеты Генерала!
Эта ночь останется в памяти нашего народа как Горестная Ночь. Мы никогда не забудем гудения магнитов, жалобного скрипа башни, отрываемой от земли, полета яичных скорлупок — спугнутых бабочек, — свинцовых слез, текущих из пустых детских глазниц. Это не слезы, это кровь: они сунули пальцы глубоко в бесплодные дыры, сожалея о том, что отдали зрение ради пустяка. Пусть заберет вас вертолет, пусть заберет вас Генерал, пусть заберет вас дьявол, нам уже неважно, все неважно! Что ж, гордитесь, вы — лучшие из преподавателей: вы научили нас, что Смерть — не любимая сука, а голодная волчица!
Вертолет зачихал, действие магнита прекратилось, и мы полетели над столичным мегаполисом, обширным пепельно-серым лабиринтом, с запада на восток простирающимся от предгорий Анд до гнойных уст океана, а с севера на юг — пожирающим сельскую местность на тысячи километров. Цементный червяк ползет в темно-серой дымке между кислотными тучами, шлейфами дыма, скопищами ласточек, что замертво падают с неба, точно черный град. На высоте пяти метров патрульные корабли лавируют в паутине зданий, направляя прожекторы на все, что движется: бродячую собаку, подхваченный ветром листок, пьяного, борющегося с порывами воздуха. На каждом из пустынных углов — гигантский экран: Генерал, вроде бы мирно спящий, иногда открывает хищные глаза — и с губ его в сопровождении свиста срывается неумолимое: «КОГДА Я СПЛЮ, СПИТ ВСЯ СТРАНА!»
Мы видим сверху темные пятна зачумленных строений, вздувшиеся опухоли на деревьях, гонки озабоченных котов по плоским бронированным крышам и, в центре этого напоенного ядом бескрайнего пространства — алюминиевый шар, красный, увенчанный часами в форме глаза, издающий механический стук, отмеряя время без сущности, пустые скорлупки секунд, для спящих, которым запрещено видеть сны. Наша башня — мошка, попавшая в ненасытную паутину. В ожидании удара мы скрещиваем ноги, соединяем ладони и делаем то, чему научились от ловца червей. Мы с радостью откликаемся на зов земли. Обрезаем нить, связующую нас с небом. Хотим двигаться дальше. Растворяемся в бесконечном мгновении. Наш порыв вниз вечен.
Страшный удар. Башня вертикально вонзается в почву, издавая скрип, похожий на стон оргазма. Толчок отбрасывает нас к окну. Мы вылетаем — головой вниз, медленно двигая ногами, словно крыльями. Падаем, катимся в зловонных травяных зарослях. Воздух чист. Нам хочется смеяться, ходить на руках. С бирюзового неба струится свет, окрашивая в золото дома: теперь они все из белого кирпича, на балконах — цветы и ульи. Наконец-то настал тот самый день! Поющие облака — не облака, а стаи белых кенаров. От легких хлопков крыльями пляшут трехцветные шары, величественно парящие вокруг столба пламени, что поднимается с башни. По улицам, обсаженным вишневыми, персиковыми, яблоневыми, грушевыми деревьями, безбоязненно ходят животные: жирафы с жемчужными ошейниками, толстые коты, королевские павлины, львы. На них восседают дети и старики. На берег накатывают круглые волны, косяки сардинок высовывают серебристые головы, приветствуя голосами певчих птиц — «Добрый день, сеньоры!» — горожан, гуляющих, обнявшись: дети, родители, деды и бабки. Стайки воробьев с мягким оперением массируют виски игрокам в шашки. Из окон несутся крики удовольствия, смех, пение. Играет цирковой оркестр.