— Хмм. Так в какой армии ты был?
— В польской! Немцы были нашими союзниками. Какой-то урод вопил мне Heil Hitler, а я ему отвечал...
Борковский снова обменялся взглядом с техником.
— И еще вся эта ругань, ну, знаете... Все в этом сне так ужасно выражались.
— Ну, это как раз можно поправить. — Техник склонился над анализатором. — Все ругательства сейчас сотру.
Вишневецкий поднялся, разминая онемевшие мышцы. Он подошел к стулу со своими вещами и начал одеваться.
— Спасибочки вам за такой украшатель снов! — рявкнул он. — «Любой может видеть сон о то, о чем желает мечтать» — с издевкой процитировал он планируемый рекламный слоган. — Война, страх, вонь, вульгарные выражения, отрезанные уши и убийства... Теперь уже доступно для всей семьи!
Техник захихикал. Борковский закусил губу.
— Кстати, ты там тоже был. — Вишневецкий наконец-то справился с рубашкой.
— И кем же я был?
— Конюшим, оперативным командиром двухсоттонной самоходной пушки.
— Слушай, Ярема...
— Не Ярема, а Иеремия. — Вишневецкий надел ботинки. — Можно, Джереми. Князь Иеремия Шестнадцатый Вишневецкий. — С довольным выражением на лице он направился к двери. — Только одно это вам и удалось, ребята...
— Погоди... Вечером придешь? — Борковский кинулся за приятелем, схватив новый диск. — Сегодня будет «Эротический сон о красивейшей в мире женщине».
АВСТРО-ВЕНГЕРСКИЙ транспортный самолет с четырьмя двигателями, шкода «Брамбор» сел в токийском аэропорту на удивление легко. Японцы явно не знали, что представляют собой самоходные трапы, поэтому всем пассажирам пришлось сойти на бетонные плиты по лестничке, выдвинутой чешским пилотом из-под двери. Вишневецкий надел рогатывку (форменный головной убор польских военных в межвоенный период, да и сейчас используется в парадной форме — прим. перевод) и пешком направился в сторону здания аэровокзала. Боже... Средневековье! Он никак не мог представить себе, чтобы толпы гражданских свободно шлялись по краковским Балицам!
Таможенник отнесся к нему очень мягко. Он даже не дрогнул, увидав богатую коллекцию военных «сувениров» в чемодане. Он только постучал пальцем в кобуру у пояса.
— Извлеките обойму из своего «виса», — попросил он, даже на вполне приличном польском языке.
Вишневецкий закрыл чемодан и направился дальше. Экскурсия маленьких девочек из японской школы, увидав его мундир, начала вопить: «Виват, Жечь! Виват, Жечь!» Выговорить «Жечьпосполита» — явно превышало их возможности. Тот браво ответил им салютом, желая доставить девочкам удовольствие. Ему было известно, что, несмотря на официальную пропаганду, японцы ненавидели поляков за то, что Королевство — единственное среди государств Оси — не объявило войну Соединенным Штатам. К сожалению, в этом случае Польше было много чего терять. Она предпочитала набивать карман на торговле с США, чем дурацки махать сабелькой (ведь ничего другого ей Америке пока что сделать не удавалось). Понятное дело, в американской пропаганде, поляк — это придурок, сволочь и свинья, а в польской американец — это осклизлый, жирный импотент. Но за рамками официального обливания грязью оба государства яро торговали, что, как раз, и стояло костью в горле остальным союзникам.