Очкарик похлопал меня по спине, сказал шутливо:
— Это хорошо, что ты совсем юнец. Даже завидки берут — бриться тебе не надо. А на войне, знаешь, как туго с бритьем? Ни тебе парикмахерских, ни воды горячей. Беда.
Послышались шаги, голос старшины Могилы негромко позвал:
— Товарищ комиссар, где вы?
Бобров откликнулся. Старшина, Мягко ступая сапогами, подошел к нам.
— Товарищ комиссар, разрешите проводить к командиру.
Они скрылись в темноте, а я прилег на сыроватую землю, пахнущую прошлогодними листьями. В урочище нависла настороженная тишина. Деревья походили на молчаливых великанов. Ни ветерка. Лишь изредка там, за логом, взлетали огненные дуги немецких ракет.
Положив сбоку автомат, я лежал на спине. Вилька и. Глеб не давали мне покоя. Неужели их убили!
Убили! Дикое слово. Это значит — сделать так, чтобы человек перестал дышать, чувствовать, есть, пить, улыбаться. Был человек — и нет. Осталась только видимость человека, которую называют отвратительным словом — труп! Люди никак не могут привыкнуть к этому жуткому слову и поэтому, произнося его, говорят всякую чепуху, теряются: «Труп пожилого человека»… «Труп принадлежал молодому мужчине»… Какая ересь! Что значит «труп пожилого человека»? Это же не пиджак… И почему — «принадлежал»? Словно человек при жизни владеет собственным трупом. Фу, гадость какая!
Долго не мог я уснуть. Все думал, думал…
— Подъем! — чья-то рука тормошила меня за плечо. Я открыл глаза. Вокруг, зевая и потирая небритые щеки, поднимались бойцы. Заря пронзала розовыми лучами посветлевшее небо. Я поднялся, повесил автомат на плечо, огляделся. Народу было изрядно. Ночью мне казалось, что спаслась жалкая горсточка. Неужели подошло подкрепление? Чепуха. Какое может быть подкрепление?
И все-таки народу — роты на две. И даже кухня есть на резиновом ходу. И грузовая полуторка с какими-то ящиками; в кузове ее сидел небритый еврей лет сорока и яростно местечково кричал на окруживших грузовик бойцов:
— Вы думаете, меня можно взять на бога?! А это видели?! — и показывал кукиш, поводя им вокруг себя, словно держал круговую оборону. — Никому не позволю стихийно сожрать довольствие. — На то есть командир и комиссар.
Бойцы смирно, но настойчиво возражали:
— Жрать хочется.
— Сутки без…
— Товарищ интендант!..
Тут рядом со мной послышалось:
— Да що, братва, с ем говорить, с явреем. Давай налетай.
Я сразу же узнал голос того, кто ночью ныл насчет Берлина. Я оглянулся — и ахнул: это был типчик, ехавший с нами в эшелоне, боец с бабьим лицом.
Тут к нему подошел высокий тоненький в талии жгучий брюнет с треугольниками на петлицах, ласково сказал: