Остальные — их четверо было — стоят, ждут. Один посоветовал:
«Проверь его, Вилли, эти недочеловеки живучи, как кошки. Как бы не пырнул чем-нибудь».
«А вот мы его, голубчика, проверим», — пропел Вилли и вежливо так, осторожно прижал к моей щеке зажженную сигарету.
Бойцы, слушавшие Вильку, возмущенно зашумели:
— Звери!
— Какой там звери! Хуже зверей.
— Ну а ты… ты что? Больно ведь!
— Больно? — Вилька усмехнулся. — Не то слово. Но я все равно бы стерпел. Жить захочешь — стерпишь. Только в этот момент расхотел я жить. Зачем жить, если тебя всякая стерва папироской жарит, как распоследнего клопа. И еще меня разобрало, что мое имя на его похоже…
— А как твое имя-то? — поинтересовался Ткачук.
— Вилен.
— Вилен? Чудно.
— Дурак! Самое красивое имя. Знаешь, как оно расшифровывается? ВИ-ЛЕН… Владимир Ильич Ленин! Понял? То-то.
Я ахнул от удивления и зависти. А Глеб проговорил:
— Вилька… Ну и молодец!.. Ты человек-загадка. Всякий раз жди от тебя сюрприза… И немецкий знаешь. Откуда, а?
— Потом как-нибудь. Дай досказать… Мчедлидзе перебил Вильку:
— Была у меня девушка, Ревмирой ее звали. Революция мира. А друга моего мы Ростбифом звали. Очень папа его постарался, назвал так: родился в День Борьбы и Победы, а сокращенно — Ровдбип… Ну, а мы его — Ростбиф… Прасти, дарагой, помешал… рассказывай, пожалуйста.
Вилька продолжал:
— Припек, значит, он меня папироской, а я его — за горло, подмял под себя… Что было дальше, — не помню. Очнулся — передо мной офицер, десяток автоматчиков, а в сторонке человек тридцать наших под охраной.
— А! — обрадовался офицер. — Отдышался. — Говорил он по-русски и довольно хорошо. — Ничего, скоро ты перестанешь дышать. Комсомолец?
— Коммунист, — ответил я и, честное слово, ребята, не соврал, хотя я даже и не комсомолец.
— Ты фанатик и зверь! Ты перегрыз храброму солдату сонную артерию. Человек умер мучительной смертью, он истек кровью.
Меня смех разобрал. Человек!
— Ваш солдат, — отвечаю, — не человек, а клад. Пошарьте в его карманах: они набиты золотыми зубами, золотыми зубами зверей.
Офицер усмехнулся, и я понял, что он давно уже обшарил Вилли.
— Хочется умирать? — спросил он меня.
— Нет, — сказал я.
Умирать не хотелось. Но приходилось умирать. Только следовало прежде что-то сделать… Плюнуть ему в морду? Не то. Я двинул его сапогом между ног. Наверное, никогда я не испытаю большего счастья. Он извивался на земле, как червяк, а меня зверски лупили, но я не чувствовал боли.
Меня оттащили к нашим бойцам. Нас выстроили на краю противотанкового рва и расстреляли. Вилька вздохнул, попросил пить, облился.