Мы несли носилки осторожно, но раненый все равно стонал и ругался. Ругался довольно культурно. Значит, он чувствовал себя не так уж плохо. Изнемогая от любопытства, я не выдержал, спросил:
— Ну как там, на фронте? Здорово дают прикурить фашистам?
Он посверлил меня злым, тяжело больным взглядом, и вдруг из отверстия для кормления вырвались странные слова:
— Любопытный больно — дуй сам на передок, а то вымахал с Коломенскую версту…
Определенно он был не в себе. При чем тут Коломенская верста? Росту во мне сто восемьдесят два сантиметра. Что в этом плохого? Разве я виноват, что в армию не берут, хоть и рост подходящий? Разве…
Я чуть не выронил из рук носилки. Только сейчас я заметил, что человек на носилках, прикрытый тонким одеяльцем, выглядит очень странно. Он был широкоплеч, с массивной грудью, из рукавов бязевой рубахи выглядывали здоровенные кулаки. Но снизу он походил на карлика. Там, где полагается быть коленям, одеяльце сбегало словно с крутой горки и дальше уже стелилось гладко, плоско.
Он, видимо, заметил мое смятение, сказал хрипло:
— Ты… «не того… Это я со зла — ноги у меня померли. Не серчай, парень.
Потом мы переносили других раненых. Были среди них и сердитые, и капризные, и веселые. Среди не очень тяжелых балагуры даже были, но образ первого увиденного мною человека, обгрызенного войной, поразил воображение. Не такая уж, оказывается, веселая штука — бить фашистов. Подспудно шевельнулась подлая мыслишка: „А чего, собственно, спешить? Раз не берут, значит, так надо. Сказали же — до особого распоряжения“.
Я отогнал эту гнусность, однако ей на смену явилась другая, похитрее: „Что ты знаешь о войне? Чем она тебя зацепила? Ну приемник отобрали… затемнение, комендантский час… А вот если бы у тебя ноги… померли!“
С сумерек и до рассвета мы поочередно дежурили в городском парке. Фашистские самолеты не прилетали. Это радовало и раздражало.
Вилька раздобыл два вещевых мешка, очень похожих на военные, и шесть пехотных пилоток. Павка, Глеб и я разжились съестными припасами: кило конфет, четыре банки шпрот, банка малинового варенья, мешочек сладких сухариков и три пачки сливочного печенья, Готовились к побегу серьезно, но уже без бешеного энтузиазма, вроде бы по инерции. Лишь Павку больше и больше разбирал воинственный зуд. Он буквально извел Вильку, который все тянул с обещанной формой.
Хороший парень Павка. Настоящий комсомолец, не то что мы с Глебом. И все-то он знает, всегда в курсе разных событий.
…Вот и сегодня он ворвался ко мне.
— Скорей… На проспект… Да шевелись же, Сталин сейчас будет выступать!..