Трамвай долго дребезжал и звякал, пока докатился до вокзала. А там мы попали в людской водоворот. Беженцы сидели на узлах, носились с гремящими чайниками, ежесекундно перед глазами мелькали военные, которым мы старательно козыряли, а те не обращали на нас внимания.
Против ожидания, вид у нас был довольно приличный. Только гимнастерки сзади, из-под ремня, торчали смешными хвостами.
Мы устроились на полу, за желтой вокзальной скамейкой, и малость огляделись. Вилька ушел на разведку.
Сидели мы тихо. Разговаривать не хотелось. И вообще, если на откровенность, в глубине души каждый хотел услышать:
«А что, может, по домам, а?» Впрочем, это я так думал. Ну еще, возможно, Глеб. Но не Павка. Этот не такой.
Вокзал, бурлил, галдел. Пахло немытым бельем, сапожной смазкой и дезинфекцией.
Вечер густел, наливался чернотой, загорелись тщедушные синие лампочки. Вилька не возвращался.
— Где его носит? — возмущался Павка. В голосе его чувствовалась тревога. — Вот что, ребята, пойду-ка его поищу.
Глеб тяжко вздохнул:
— Скорей бы уж…
В глубине души я надеялся, что Вильку задержали. Надеялся и проклинал себя за это.
Вильку не задержали. Он прибежал, выпалил с азартом:
— Порядочек… Метрах в ста за водокачкой эшелон. В темноте сесть в него пустяки, а утром… утром разберемся!
Спотыкаясь о лежащие на полу чемоданы и ноги спящих людей, мы кинулись из зала ожидания. Чтобы не потеряться в темноте, держались за руки.
Неподалеку от насыпи присели отдышаться. Вилька и Павка, дрожа от нетерпения, приговаривали:
— Сейчас… сейчас, ребята. Глеб огорошил:
— Эшелон точно идет на фронт? Не в Пензу?
— Дурак! — прошипел Вилька — Вон где паровоз — спереди.
— Паровоз всегда спереди… Да и как мы сядем? Кто нас в вагон пустит?
— Пустят.
Павка сказал это для бодрости. Действительно, кто нас пустит?
Мы сидели и ломали головы, как же все-таки забраться в теплушку. На насыпи показались три силуэта, они быстро двигались вдоль эшелона. Павка сгреб нас за шеи и прижал к земле.
— Тише… Кажется, папаша мой объявился. Раскатистый баритон с начальственными нотками угасал в темноте:
— Да… на фронт… Оставил письмо… Четверо… Прошу немедленно принять…
Тут на наше счастье завыли сирены, тревожно, задыхаясь от волнения, загудели паровозы — на вокзал налетели «юнкерсы». Залаяли, как бешеные, зенитки, огневые струи пулеметных трасс прострочили тьму, где-то на дальних путях загромыхало, к небу взвился лохматый огненный язык…
Началась бомбежка.
Мы распластались на мазутной земле. От железной дороги бежали люди и тоже валились ничком, стараясь укрыться от осколков — это были красноармейцы из эшелона.