— Ты устала, — он не спрашивает, он утверждает.
— Да, наверное.
От его слов хочется зябко кутаться в тьму и огонь — и плакать. Я, Дарра… плакать, как маленькая девочка, слишком долго стоявшая в темноте в страшном подвале одна и наконец нашедшая кого-то, кто разделит с ней страх и одиночество… Не за этим ли пришел сюда и Аххи?
— Все слушаешь?
— Ты же знаешь.
— Я вот тоже начал, — неожиданно сказал он.
— И как? — с любопытством спрашиваю я.
— Гадость, — сплевывает он в костер. — Но затягивающая, однако.
— Я все думаю, сколько же нас, таких…
— Ну его. Много, что ж тут думать? Остается только надеяться, что…
Я знаю. Я все знаю. Сколько сотен, тысяч раз я повторяла себе те же самые слова?
— А может, прав Сиррин? Тьму на плечи…
— Которую? — сердито вздыхает Аххи. — Развелось тут, понимаешь… не продохнуть. А они все… Мало же! И Силы, и места, и мира этого! Ну на что, скажи мне, на что мы им всем сдались?
— Просто мы очень хорошие, — пробую пошутить я.
— Скорее, вкусные, — хмыкает в усы Аххи. — Только вот что они тут есть собрались — ума не преложу. Ведь не нас же, в самом-то деле. Смешно это просто.
— Смешно, — соглашаюсь я. И не говорю, что и жутко тоже.
Аххи замирает, тревожно вслушиваясь в ночь.
— Ах… Опять!
Злость. Злость звенит, переливается, сверкает в его голосе. Злость безысходная, бессильная. Как моя.
— Прости, Дарра, — поднимает он на меня глаза. — Я пошел.
Он не говорит очевидного «мне надо» или «сама же видишь». Потому что и вижу, и надо.
— Иди, — соглашаюсь я. И не добавляю того, что обязательно сказала бы еще полгода назад. Потому что слова «тебе помочь?» столь же не нужны, как и объяснения. Нечем. А раз нечем, то и смысла пытаться? Я даже не представляю, как Аххи собирается решать то что-то, что поймало его даже тут.
— Если… Когда… В общем, — неожиданно просящее говорю я, — ты заходи, хорошо?
Он кивает, не слушая, он прикидывает что-то в уме, скорее всего, производя печальные расчеты возможных действий на основе имеющейся Силы. Впрочем, я могу и ошибаться. И когда он поспешно идет к ближайшему камню (все правильно, так легче открыть…), я еле сдерживаюсь, что бы не крикнуть ему «удачи!». Но молчу. Потому что Боги не верят в нее. Даже те, кому не хватило смелости или очевидности признаться себе в печальном слове бывшие.
Я смотрю ему вслед и стараюсь не думать. Ни о том, куда и как он идет, ни о том, увижу ли я его потом. Вместо… вместо думается о другом. Что Аххи прав, им что-то нужно, не может быть не. И раз брать здесь особо нечего… неужели таки мы? Или просто то, что стоим на дороге, а мир слишком массивная штука, чтобы его обойти? Наверное, это самая неприятная причина. И самая вероятная. Потому что иначе я и вовсе не представляю — зачем. А самое обидное то, что, на самом деле, это ничего не меняет. Ничегошеньки.