Людоеды (Мясников) - страница 3

В гулком коридоре снова загуляло эхо. Беспорядочные крики ярости и боли. Зазвенела решетка на входе в камеру.

– А! Не будешь! Не обязан! А этого хочешь?… Хочешь?… Хочешь?… Хочешь?…

В ритм этим вопросам сотрясалась решетка и раздавались сдавленные стоны. Кого-то лупили резиновой дубинкой.

– Ты ж его кончил, Петро, – сказал кто-то недовольно.

– Козлом меня обозвал, паскуда… Сам, говорит, телегу толкай. А этот хмырь не укатит? Чего разлегся?

– Так ты же сам ему по кумполу врезал, чтоб не орал. Забыл уже? Ладно, грузим этого сверху и поехали. Время уже десять. Не успеем к раздаче, Гуня пайку урежет.

Задребезжали колеса, затихая в отдалении.

Вовец перевел дыхание. Боже мой, куда он попал? Что это за страшный подвал, где людей забивают насмерть? Как он здесь оказался?

Вовец поднялся, добрел до решетки, взялся за нее, чтоб не упасть. Голова кружилась. Нестерпимо хотелось пить. Свет в коридоре горел по-прежнему. Стояла тишина. Он хотел перехватиться поудобнее и с трудом отлепил руки от железных прутьев, они словно приклеились. Развернул ладони к свету и содрогнулся от ужаса и отвращения. Это была свежая липкая кровь. Самое мерзкое, что смыть её было нечем.

Вовец возвратился к нарам, поднял с них какую-то грязную тряпку и долго пытался оттереть руки, но до конца так и не отчистил. Потом повалился на грязный дощатый настил и чуть не завыл от бессилия и безысходности. Ну почему с ним? Почему обязательно с ним случилась эта поганая история? Что теперь будет? Что за выродки распоряжаются человеческими жизнями в этом подвале?


* * *

Всегда и везде его звали Вовец. Не Вова, не Володя, не, тем более, Владимир Павлович. Нет, только Вовец. В детсаду, в школе, в армии, в институте, в другом институте, проектном. И даже когда он из инженеров-проектировщиков ушел на завод слесарем в механический цех, и там его скоро все стали звать Вовцом. Только мастер называл по фамилии Меншиков. А ведь и норму Вовец всегда перекрывал, и приспособы всякие придумывал, и станок любой мог настроить, и начисление зарплаты мог пересчитать лучше любого бухгалтера, а вот поди ж ты, – Вовец! Видно имелось в нем что-то такое несерьезное, ребяческое. И жена с ним развелась, ушла и сына забрала.

И то сказать, мужику уже тридцать пять, а он все в игрушки играет: придумывает всякие капканчики на зверей, которые тут и близко не водятся; изобретает подводный перископ, чтоб смотреть, как рыбы под водой живут; строит раскладные лодки и шьет палатки небывалых конструкций, и все такое прочее. Деньги все, естественно, вбухивает в эти дурацкие лодки, в детали для металлоискателей, с которыми собирается искать клады, в путешествия по дикой природе. Правда, может выжить в горах, в тундре, в тайге – где угодно. Но в городе совершенно непрактичен, наивен и непредприимчив. И сына всегда одергивает: не топай, ходи бесшумно, на лежащие ветки не наступай. А сын не собирается быть охотником-следопытом. Ему нравится топать и пинать жестянки, они так замечательно гремят.