— Я стала здесь работать, когда умер Эрнест. — Агнесса так быстро перешла от веселья к печали, что Виталий не успел перестроиться, и слова о чьей-то смерти прозвучали также кощунственно, как аккорды похоронного марша Шопена в середине песенки «Танцуй, моя крошка». — Эрнест — мой дядя, — пояснила миссис Болтон. — Брат моей матери. Он был аутистом, и я чуть ли не с самого рождения знала, что это такое. Дядя Эрнест только меня и еще свою маму то ли как-то понимал, то ли нам это только казалось… По крайней мере, он делал то, что мы ему говорили. Не сразу и чаще не так, как надо, но… В туалет его приходилось отводить и зубы ему чистить. Мне нравилось: будто с куклой играешь, с большой и послушной куклой, которая к тому же умеет делать такое, что больше не может никто. Он слышал и понимал разговор цветов, представляете? Умел предсказывать дождь, правда, нужно было суметь понять. Дядя Эрнест к десяти годам научился кое-как говорить, но каждое слово, которое он произносил, имело двадцать или больше значений, и нужно было догадаться из контекста… Ох, простите, мистер Дымов, я совсем… В общем, я окончила школу медсестер и работала в больнице штата, а в восемьдесят девятом дядя Эрнест умер — совершенно неожиданно, он и не болел совсем, такое ощущение, будто ему просто надоело жить… и я тогда решила… муж был не против… С тех пор я на этом этаже, двенадцать лет. Так что… Я хочу сказать, мистер Дымов, что вы не должны удивляться. Когда вы назвали себя, я сразу подумала: этот человек хочет разобраться, что случилось с его женой, и если он пришел сюда, значит, надеется на наших пациентов. Они также… ну, или почти так же далеки от реального мира, но, в отличие от таких больных, как ваша жена, какой-то контакт сохранился…
Виталий смотрел на миссис Болтон с изумлением и облегчением от того, что ей ничего рассказывать не нужно: достаточно нескольких кодовых слов, обладающих для них обоих одинаковым смыслом, и она сделает все так, как нужно. Он не знал — как именно нужно, он никогда не имел дела с аутистами. А миссис Болтон знала.
— Почему вы молчите, мистер Дымов? — подняла брови Агнесса.
— Я… А можно без «мистера»?
— Конечно, — с готовностью согласилась Агнесса. — Витали? Почему вы молчите, Витали?
— Я думаю… что говорить, если вы и так все понимаете?
Агнесса покачала головой:
— Не уверена, что понимаю правильно. Но я давно тут работаю, одно время дежурила не только на этом этаже, но и на шестом. Кстати, вашу жену видела тоже. И мне всегда… не всегда, конечно, но довольно давно казалось, что между нашими пациентами и теми, что лежат на шестом, существует связь. Анри… был у нас мальчик… он, к сожалению, умер… родители привезли его из Канадской Альберты, состоятельные люди, если могли платить, страховки у них не было… Мне казалось, что Анри каким-то образом знал, что чувствовали пациенты, лежавшие в коме двумя этажами ниже. Время от времени он становился беспокойным, иногда даже буйным, а я однажды в это время дежурила на шестом и потому, перебирая тот день в памяти, вспомнила: как раз тогда у мужчины, впавшего в кому после падения с лестницы, начался гипертонический криз, он в тот же день умер, такое дело. Тогда я отметила в памяти — мол, совпадение. Еще раз Анри впал в буйство недели две спустя, и мне пришло в голову позвонить дежурной на шестой. Все было спокойно, но, пока мы говорили, что-то случилось в одной из палат, Милдред вызвали… Через час она позвонила мне и сказала, что неожиданно пришел в себя пациент, была такая радость! Я подумала: два совпадения — это… Нет, всего лишь совпадения. Но потом были и третье, и четвертое… Анри всякий раз приходил в возбуждение, когда на шестом этаже должно было что-то произойти — только должно, понимаете? Через несколько минут или полчаса… Он чувствовал наступление чего-то, как кошки чувствуют приближение землетрясения.