Те дети делились на два вида. Одним, чистеньким и ухоженным, родители покупали в подарок… неважно что. Если в Аннетином отделе, то — игровую приставку, картриджи к ней или диски. Вторые, бледные, с красными от перманентного недосыпа глазами, выбирали себе игры сами, а уж на какие деньги — бог весть. То ли заработанные честным летним трудом, то ли сэкономленные на школьном завтраке, то ли вовсе краденые…
Нежданка была другой, совсем другой, и Аннет это чувствовала…
— Немовля вона, — вдруг кивнул на девочку дед. — Отродясь гомону с нее ны слыхивали. Ишшо, помню, в люльке лежит, глазками лупает, а и не плачет ни разу…
— Так в город вам надо, — сказала Аннет. — Там уж разобрались бы.
— Ны нада, — сурово выговорил дед. — Одна беда с того городу прёть, не успевашь отгавкивацца.
Аннет с жаром принялась рассказывать — про медицину, про достижения науки и техники, про…
— Ты, девка, вумна сильно да не с того боку, — заявил на это хозяин. — У вашем городе добра нема. Якой в чорта добро, коли вы детей за колючку упихиваете и зарас их за фашистов держите?
— Это вы о чем?! — изумилась Аннет.
— Вона ящик казал, — он ткнул через плечо в отключенный телевизор, древний, как мамонтова кость. — Шо делаится, слов нема. Приходят до хаты и детей ташшат. Гэстаповцы.
Аннет что-то такое краем глаза в интернете видела, мелькало. Подписи какие-то собирали, заголовки один другого звучнее, как-то: ювенальные вампиры, ювенальные фашисты, органы опеки ведут геноцид против народа и все такое. Вроде родители там сами были виноваты — то чайником горячим ребенка били, то бардак в квартире развели, то в собачьей будке малыша держали, то еще что-нибудь такое же зверское. И как у таких родителей детей оставлять?
— Брехня, — отрезал дед. — Вона соседей наших трепали ни за шо, ызвергами выставляли. Воронок сготовили, онуков загребать. Взял я ружжо да и жахнул поверх макувок, зарас в обратки смоталися…
Аннет пожала плечами и не стала спорить, хотя тут много чего сказать хотелось.
В окно сыпануло дробью внезапного града.
— Эва непогодь как разгулялась… — заметил в унисон Аннетиным мыслям дед. — Ты, девка, у нас оставайся. Завтрева поутру скумекаем, шо воно дале делать…
Аннет разбудило солнце. Припекло сквозь раскрытую форточку, пришлось спасаться. Со двора несло многоголосым гвалтом. Орал петух, квохтали куры, гоготали гуси, долбил дерево дятел, орали сумасшедшим мявом коты… Скрипуче пропела калитка, пропуская гостя.
— Здорово, дед Лёвыч. Не знашь, Рипат-от мой иде балагается?
Аннет подхватилась с места: голос был нечеловеческий. Высокий, невесомый и нежный, такому б в концертном зале где-нибудь петь и уж, конечно, не на этом жутком деревенском диалекте!