— Вы пишете чернилами вашей фантазии по бумаге их страхов, вот чего.
Я ему улыбнулся.
— Фантазер, чтобы не сказать шарлатан?
— Если б речь шла о шарлатанстве, я бы так и сказал. Или вы думаете, что, прожив здесь восемьдесят лет, я не научился формулировать?
— Но вы могли и научиться смягчать формулировки.
— Сначала научишься смягчать, потом — лгать, потом — путаться в собственной лжи, — ехидно зачастил он. — Большое спасибо.
Он переводит дыхание, его серое лицо качается, как клочок тумана, глаза пропадают. Оттого, что мы сидим без света, может показаться, что мы ближе, чем есть. Бессмысленный разговор, имитирующий беседу друзей, топит нас в тёплой пресной воде слов — произнесённые либо непроизнесённые, они не сдвинут с места ни одну пылинку. Маленькие чёрные дыры ртов пульсируют вхолостую.
— Никогда не нужно лгать. Ложь растлевает вас и делает несчастным того, кому вы лжёте.
— То же самое можно сказать и о правде, — отозвался я. Я заметил, как (вспыхнула спичка) книги за его спиной блеснули, словно были из серебра. — Правда хороша для злых людей. Для тех, кто рад и всегда готов причинить боль. И я впервые слышу, чтобы ложью называли простую вежливость.
— А зачем быть вежливым?
— Побывайте у нас, и вы сами ответите на свой вопрос. — Я помолчал. — Могу устроить.
Он отмахнулся.
— Ещё чего! Следует держаться себе подобных и среди них же куражиться. В противном случае риск не оправдывается.
— У вас, вероятно, неплохо получается.
— О да! — он гордо, довольно то ли зашипел, то ли засмеялся. — У меня ужасная репутация, ужасная! Конечно, — он загрустил, поджался, — не такая, как раньше. Старость лишает многих удовольствий.
— А кто у вас умер?
В бледном взгляде (глаза снова стали видны, светлые на темнеющем фоне) быстро мелькнуло уважение.
— А вы быстро ухватили суть. Не скажу.
Я улыбнулся ему и — переводя взгляд — медлительной смерти дня за окном, так непохожей на стремительную агонию коротких зимних дней. Сумрак всё прибывал, прибывал, и всё не становилось по-настоящему темно, и когда я вышел на улицу, густой прилив мглы только-только погасил небо. Среди лиственниц бульвара мгла, туман и свежие резкие запахи смешались, растворяясь друг в друге. В этом растворе вспыхнули огоньки голосов и сигарет. Я остановился послушать.
— Так когда я его читал, де Сада-то? — бубнила мгла. И вторым голосом, сама себе возражая:
— А я де Сада когда читал? Даже не помню, когда, вот когда. Я на двадцать лет старше тебя, почему у меня память лучше?
— Ты педант.
— А ты? Как можно не помнить таких вещей?
— Так я когда де Сада читал?