Подростки ещё более жестоки, чем дети. Ещё не избавились от детской жестокости, но уже обзавелись взрослой. И ещё не научились эту взрослую жестокость скрывать. Берегитесь подростков. Они как та японская рыба, если не уметь её готовить…
И вот, в один из дней конца сентября – в начале десятого класса – бывшая одноклассница-подружка поняла, что давным-давно не видела Наташку там, через дорогу на скамеечке. Тогда она встала и через эту дорогу пошла. Из арки своей «сталинки» в подъезд греческо-еврейско-украинско-молдавского «шанхая», коими был полон этот южный приморский город. Поднялась по трём лестницам и прошла три веранды. Зашла в тамбур и толкнула дверь. Но дверь была закрыта.
Ничего удивительного. Бабушки уже нет. И значит, некому чистить рыбу тазами и заносить её на кухню, держа в зубах беломорину. И нет мамы-парикмахерши, а водитель автобуса вполне может быть со своим автобусом, а Наташка в ПТУ.
Подружка – бывшая одноклассница на всякий случай постучала. И постучала ещё. Помолотила кулаками в дверь. И даже в соседнюю дверь.
Потом через ту же дорогу она вернулась к себе.
Но какие бы аргументы вы ни приводили в споре-скандале с собственной совестью, совесть всё равно победит. Во всяком случае, пока вы ещё не совсем взрослый, хотя и со стигмами взрослости, подросток.
Подружка – бывшая одноклассница тревожно смотрела на подъезд через дорогу и через час сбегала ещё. Потом стемнело, и она смотрела на единственное, выходящее на улицу Наташкино окно единственной, по сути, комнаты Наташкиной квартиры. В окне не зажигался свет.
Подружка… Или уже не подружка? Девочка-ровесница. Наташкина ровесница. Пусть будет так. Девочка-ровесница написала записку, снова перебежала через дорогу, поднялась по трём лестницам, прошла три веранды и зашла в тамбур. Ещё раз постучала на всякий случай в дверь Наташкиной квартиры. Тишина… Она стала думать, куда бы приладить записку. В тамбуре хоть глаз выколи, но девочка-ровесница помнила всё наизусть. Пока она думала, открылась соседняя дверь. Оттуда вышла женщина в ярком халате-кимоно. Мама-парикмахерша всегда называла эту женщину «проституткой», и девочка-ровесница и Наташка её немного боялись. Правда, Наташка рассказывала тогда ещё подружке-однокласснице, что «проститутка» весёлая, добрая, у неё в комнате шик-блеск-красота, и она всегда угощает Наташку вкусными конфетами, когда мама не видит, и гладит по голове, приговаривая: «Бедная девочка. Тяжело тебе с этими ненормальными и жлобом педальным в придачу». Кто такой «жлоб педальный», Наташка не знала. Кто такие «ненормальные» – тоже. Потому что считала и эту квартирку, и эту бабушку, и эту маму, и этого папу вполне нормальными, как поначалу каждый считает нормой изначальную данность. Однажды мама-парикмахерша увидела, как Наташка берёт конфету у соседки, – вырвала из рук и долго кричала, что никогда и ничего нельзя брать у чужих, особенно у «грязных проституток», а потом упала и забилась в судорогах. И «проститутка» даже вызвала маме «Скорую», потому что у неё есть такая же роскошь, как и у одноклассницы-подружки, – телефон. И это очень странно, потому что мама-парикмахерша как-то хотела провести телефон и даже куда-то там ходила. Но где-то там ей сказали, что их дом не телефонизирован и даже в очереди не стоит. Странно. Откуда же тогда телефон у «проститутки»? И почему мама называла её «грязной»? Она как раз очень чистенькая всегда, сияющая и улыбается. И перед тем как вызвать «Скорую», быстро подложила маме под шею какую-то свёрнутую чистую тряпку, в зубы засунула чистую деревянную ложку, а Наташку отвела к себе в чистую квартиру. Тогда-то Наташка и увидела, какие там шик-блеск-красота!