– Мне стыдно идти в одни колготах! – чуть не захныкала всегда слишком гордая, чтобы плакать, задира-отличница.
– На! – сняла Людка своё пальто и протянула подруге. – Я в юбке, мне не стыдно ни идти, ни ехать!
И Людкин папа-мент отвёз Людку и задиру-отличницу сперва к ним домой, на Молдаванку, а затем снова домой к задире-отличнице, предварительно позвонив её родителям и взяв с них слово, что они не будут ругать свою дочь ни за голубя, ни за полотенце, ни за тапки с колготами и прочую безалаберность. Потому что ну когда ещё быть безалаберными, как не детьми? Безалаберные взрослые – это гораздо хуже! Вот так и сказал тогда Людкин папа-мент по телефону и даже лично родителям задиры-отличницы. Несмотря на то, что он жил на Молдаванке, у него был телефон. Потому что куда же начальнику Ильичёвского районного уголовного розыска без телефона? Хотя, конечно, машина была не его, а служебная. И не чёрная служебная «Волга», а простой ментовский «уазик». И Людка с задирой-отличницей катались в папином ментовском «уазике» там, за решёткой. Где обычно катаются служебные собаки. Ну, так, во всяком случае, девочкам говорил Людкин папа-мент. Но Людка шепнула задире-отличнице, что на самом деле там катаются вовсе не служебные собаки. А преступники! Однажды, когда папа-мент ещё вешал кобуру то под пиджак, то на пиджак на крючок вешалки в коридоре, где висели и детские курточки, и женские плащи, и даже какой-то невнятный плюшевый ватник, ещё от бабушки, у них во дворе, в самом начале Молдаванки, сосед Митрич пошёл на соседа Моисеича с топором. Они сначала вместе много пили и целовались, а когда выпили ещё больше, то стали решать какой-то, как сказал Людкин папа-мент, «нациянальный вопрос». Моисеич в Митрича плюнул, а Митрич начал гонять Моисеича по двору топором. Хотя, когда они сначала целовались, то слюна у них была такая же, как и когда начали плеваться. Но, видимо, повышение градуса обсуждения «нациянального вопроса» сильно изменяло свойства не только слюны, но и мочи, которая у Митрича и Моисеича, по словам Людкиного папы-мента, в подобные моменты «шибко ударяла им в голову». И шибко ударенные в голову мочой Митрич и Моисеич становились «не в адеквате». Но обычно этот «не в адекват» заканчивался более мирно – ватным стариковским мордобоем и пьяными слезами примирения по всем вопросам, включая «нациянальный». А в тот раз Митрич отчего-то схватился за топор. Но Людкин папа-мент вышел во двор, нацепив кобуру прямо поверх майки. И, почёсывая своё плотное брюшко, сказал кружащим по двору в странном петляющем ритуальном танце Моисеичу и Митричу: