– Любопытно, может ли этот Белоснежное Горло туда вернуться после того, как вы там побывали?
– Думаю, что да. Того же мнения и Филипп Гейдж. Просто он пока выжидает.
– А ты? Ты тоже выжидаешь? – открыто спросила Барбара, уже зная ответ.
Рудольф вспыхнул:
– Проклятие! Ты же знаешь, в каком положении я нахожусь. Сама же две недели назад одолжила мне денег! Нет-нет, мне они очень помогли, но, увы, ненадолго…
– Ну теперь, когда твоя кузина на свободе, не попросить ли мне ее помочь тебе? – задела за живое Барбара Рудольфа.
– Она поможет, – выдержал удар Рудольф. – Не сомневайся.
Голос его стал резким. Барбара, увидев на его лице решительное выражение, наклонилась к нему:
– Ну и что ты собираешься для этого предпринять?
Пока Рудольф посвящал ее в свои планы, от него не ускользнула едва заметная усмешка на лице Барбары. Протянув руку, она взяла со стола вышитый бисером кошелек, полный денег, которыми обычно расплачивалась за разные «шпионские» услуги. Достав десять флоринов, она презрительно швырнула их Рудольфу. Деньги покатились к его ногам. С минуту он тупо смотрел на них и, казалось, не верил, что они настоящие.
– Деньги твои, – сказала Барбара. – Они тебе пригодятся. Кое-что разузнаешь, получишь еще. Сведения стоят денег.
Рудольфа охватила ярость. Швырнув деньги, она унизила его. И денег было явно недостаточно, чтобы ему спастись, – он давно жил не по средствам. Их не хватило бы даже на скудное пропитание. Для тех, к кому Барбара благоволила, золота у нее имелось в избытке, серебром она расплачивалась крайне редко. В кои-то веки появлялась в ее руке серебряная монетка, и Рудольф понял: она нарочно собирала их, чтобы посмеяться над ним.
Ему следовало сейчас встать и удалиться или, еще лучше, швырнуть деньги ей прямо в лицо, но он был чертовски голоден. Рудольф медленно наклонился, собрал монеты и положил в карман. Затем распрямился и посмотрел на женщину, которую когда-то любил как никого в своей пустой распутной жизни.
Она сидела, лениво развалясь, поставив ногу на обтянутую бархатом скамеечку. Глубокий вырез платья обнажил плечо, глаза опущены, рот вызывающе приоткрыт, она пустила в ход свои чары, и это тоже была насмешка над ним.
Вдруг он осознал, что ненавидит ее, ненавидит за ту пучину страсти, в которую швырнула, за чувства, которые в нем вызвала, за то, что требовала не возвышенной любви, а самой примитивной, похотливой страсти. Он смотрел на нее и знал, что она ждет, намеренно возбуждая в нем желание, когда он бросится к ее ногам, хотя только что унизила его, как слугу, швырнув подачку, как пса, бросив кость.